Впрочем, этот момент в творческой биографии писателя всего лишь предыстория. Если же мы поставим своей задачей написать историографию тургеневской фантастики и выявить в ней наиболее значимые вехи, то начать нам придется с письма писателя редактору "Современника" М.Н.Каткову, датированному ноябрем 1855 г.: "Любезный Катков, «…» Вы желаете знать заглавие моего рассказа, предназначенного в Ваш журнал, — вот оно: "Призраки"…" [2].
Однако работа над повестью "Фауст" (в которой тоже, кстати, присутствуют фантастические элементы), романом "Рудин" и бурная полемика вокруг "Отцов и детей" задержали появление рассказа на целых десять лет. "Призраки" были напечатаны только в 1864 году, и не в "Современнике", а в журнале братьев Достоевских "Эпоха".
Фантазия о фантастических полетах романтического героя по странам и эпохам в компании с таинственным существом (не то призраком, не то упырем) по имени Элис, была встречена читателями и критикой настороженно. Не только форма произведения, но и пессимистическая философия "Призраков", восходящая к учениям Экклезиаста и Шопенгауэра, вызвали хотя и немногочисленные, но по большей части недоуменные и даже негодующие отзывы. Встречались и настоятельные рекомендации не печатать рассказ.
Опасения Тургенева подтвердились: обращение писателя к фантастической тематике публика расценила как начало творческого кризиса. "Нет никакого сомнения, — сочувственно писал Тургеневу П.В.Анненков, — что в теперешнее время никто не даст себе труда уразуметь этого автобиографического очерка" [3].
"Призраки" создавались в сложное время: социальные и философские противоречия эпохи достигли своего накала, это угнетало писателя и заставляло искать выход в мире ирреального, в "альтернативной" реальности сновидений и небытия. И хотя сам Иван Сергеевич призывал не искать в "Призраках" "никаких аллегорий и скрытого значения, а просто видеть в ней ряд картин, связанных между собой довольно поверхностно", мастерски написанный рассказ ярко отразил настроение своего времени: действительность — как сон. Фантастика лишь усилила психологическое правдоподобие идеи "Призраков". Между прочим, историки научной фантастики умудрились-таки не заметить, что "Призраки" — это еще и одно из первых в мировой литературе произведений о путешествиях во времени.
Любопытно, что если большая часть читателей критиковала рассказ именно за его фантастичность и непонятность, то Ф.М.Достоевский, высоко оценивший произведение, упрекнул Тургенева в ином: "Если что в "Призраках" и можно было бы покритиковать, так это то, что они не совсем вполне фантастичны. Еще бы больше надо. Тогда бы смелости больше было бы" [4].
Сам Федор Михайлович был убежден в необходимости публикации фантастических произведений, поскольку фантастика — считал он — побуждает в "здоровой части общества" интерес к "поэтической правде". Этой мысли придерживался и Анненков, правда, предостерегая Тургенева от чрезмерной увлеченности введения в повествование необычного, необъяснимого: "Вы лучше моего знаете, что фантастическое никак не должно быть бессмысленным…" [5].
Предвидя негативную реакцию читающей публики, Тургенев, однако, не остановился на "Призраках". Вскоре появились и другие его фантастические повести: "Собака" (1866), "История лейтенанта Ергунова" (1868), "Странная история" (1870), "Сон" (1877), "Рассказ отца Алексея" (1877)… В этих произведениях писатель продолжил исследование тем, определяемых идеей о воздействии на человека таинственных сил, скрытых как внутри его, так и во вне, в природе: тайны законов наследственности, гипноз, загадки природы сна, таинственная власть умерших над чувствами и, особенно, над волей живых. Емкое и оригинальное определение дал тургеневской фантастике Ф.М.Достоевский: "Этюд мистического в человеке" [6].
Как и предполагал писатель, пресса обрушилась новым шквалом негодования. Больше всех досталось повестям "Собака" и "Сон". О первой из них С.А.Венгеров отозвался так: "Как сказка — она не интересна, как факт — невероятна…" [7].
Популярный "Будильник" поместил едкую эпиграмму П.И.Вейнберга, высмеивающую "мелкотемье" "Собаки". Рецензент "Биржевых ведомостей" назвал "Сон" и прочие фантастические повести Тургенева "чудовищной фантасмагорией", "творческим грехом", не заслуживающим никакой критики.
Споры продолжались и после смерти писателя. Удивительно, но даже В.Я.Брюсов, автор нескольких научно-фантастических повестей, активно пропагандировавший этот вид литературы, увидел в "таинственной" прозе Тургенева только "шаблонное" подражание Э.По.
Как будто сговорившись, критики не желали замечать того, что скрыто за фантастическими образами: Откровение Художника, мысли Человека, живущего проблемами мира реального, его болью и радостями, мечтами и чаяниями. Чудесное и ординарное, правда и вымысел переплелись, образовав единый организм. Так в повестях Тургенева. Но так и в самой жизни. Тургенев очень тонко, даже изящно сумел передать эту двойственность человеческой природы, сложную механику окружающей нас действительности… Много позже, уже после смерти писателя, литературоведы откроют глубину фантастического мира тургеневских повестей, напишут монографии, защитят диссертации…
А пока… без особого сожаления рецензент "Московских ведомостей" констатировал, что "фантастические повести его (Тургенева. — Е.Х.) не очень ценятся в русской литературе" (1877. № 47). Высказывание весьма примечательное в своем роде, поскольку "харктеризует" отношение критики ХIХ века не столько даже конкретно к фантастике И.С.Тургенева, сколько вообще к фантастической прозе того времени. Она существует, имеет определенный успех у читателей, даже именитые авторы нет-нет, да и сочиняют что-нибудь такое эдакое, но как литературный объект ее по-прежнему не замечают, в лучшем случае рассматривают в русле бульварного чтива.
Критикуя тургеневскую фантастику, писателя чаще всего упрекали в пристрастии к спиритизму и всякого рода мистике. И.С.Тургенева раздражали подобные истолкования его произведений. В 1870 году он писал М.В.Авдееву: "Что собственно МИСТИЧЕСКОГО в "Ергунове" я понять не могу — ибо хотел только представить НЕЗАМЕТНОСТЬ перехода из действительности в сон, что всякий на себе испытывал; «…» меня исключительно интересует одно: физиономия жизни и правдивая ее передача; а к мистицизму во всех ее формах я совершенно равнодушен…" [8]. Ну, тут Иван Сергеевич явно лукавил, — мистикой он и в самом деле увлекался, это заметно и во многих его рассказах, повестях ("Собака", "Конец света", "Старуха", "Клара Милич"). Но дело как раз не в этом, а в неубедительности критических выпадов. Ведь вся русская литература изначально содержит в себе некую религиозно-мистическую концепцию мировидения. Сама история наша, наше мироощущение пропитаны мистицизмом; отрицая его, мы неизбежно устремляемся в моменты безысходности под его манящие, таинственные покровы. Материалистическое и идеалистическое парадоксальным образом уживаются в русском человеке…
