– Любовь Семеновна, какими судьбами?
Бабушка оглянулась, и Зоя сразу поняла, что обозналась. Просто похожая бабушка. Даже странно, что спутала. Может, где-то в глубине сознания все еще сидит эта смешная деловитая старушка, которая через сорок лет решила разыскать сестру, да махнула рукой и смирилась с тем, что сестры давно уж нет на свете. И почему именно здесь это сходство так встревожило? Господи, конечно же, Спесивцевы в сорок восьмом уехали в Ялту лечить Веру от болезней, которых, как уверяла Любовь Семеновна, у Веры отродясь не было.
В Ялту... В Ялту.
А справочное бюро было тут же, на автостанции. Все это совершенно не касалось Зои Платоновны, но она понимала – потом всю жизнь будет корить себя, что не подошла к этой будке, оклеенной объявлениями, и не задала простого вопроса – где проживают Спесивцевы? Иван Макарович и Вера Семеновна, приблизительно 1907 и 1925 года рождения.
Зоя Платоновна подошла к справочному бюро.
Никакой надежды на то, что Спесивцев сказал тете Соне правду, никакой надежды на то, что эти люди, даже приехав в Ялту, остались здесь жить, конечно, не было.
И все-таки...
Полчаса Зоя Платоновна просидела на скамейке над узкой речкой, за ларьком-стекляшкой, а потом ей выдали ответ на бланке. Ответ совершенно удивительный:
«Спесивцев Иван Макарович проживает в Ялте с 1948 года, по улице Харьковской, в доме четыре. Спесивцевой Веры Семеновны в Ялте нет».
Теперь уж не оставалось ничего, как добраться до Спесивцева и узнать у него, где Вера. В конце концов, ее любопытство оправдано просьбой Любови Семеновны, ничего в этом нет особенного. Одна бабка попросила другую бабку, а та исполнила ее просьбу.
«Удивительно, – поймала себя Зоя Платоновна, – что я ищу оправдания своему визиту к Спесивцеву, к купидону прошлых лет. Еще полчаса, назад я и не думала об этих людях, а сейчас уже строю пустые теории...»
Харьковская улица причудливо вилась, следуя изгибам горы, веранды выглядывали из деревьев, с заборов свисала сиреневая глициния, одинокий кипарис устроился посреди улицы, и асфальт обтекал его с двух сторон. Зоя Платоновна запыхалась, пока добралась до этого уголка Ялты, не указанного в путеводителях, но наверняка памятного многим тысячам отдыхающих, которые снимали здесь койки.
...В доме четыре шел грандиозный скандал.
Его раскаты Зоя Платоновна услышала за квартал. Толстый, чернявый, голый по пояс мужчина с гаечным ключом в руке требовал у не менее толстой зареванной женщины денег за починку насоса и грозил, если мзды не получит, лишить весь дом питьевой воды досрочно. (Мол, в Ялте сейчас с этим просто. В том смысле, что с пресной водой и так большие сложности, так что начальство даже не заметит маленькой пакости сантехника.) Дом был двухэтажным, каменным, старым, обнесенным верандами и всяческими пристройками так, что первоначальный архитектурный замысел угадать было совершенно невозможно.
Зоя Платоновна остановилась на краю скандала и некоторое время пребывала в роли мирного свидетеля – тем более что была в этой роли не одинока: все жилицы дома свесились со своих веранд, а соседи прижались к заборам, разделившись на партии в зависимости от личных отношений с водопроводчиком и потерпевшей. Скандал тянулся, видно, давно и не намеревался прекращаться. Зоя Платоновна оглядывала лица соседей в надежде увидеть Спесивцева, но вроде бы никто под это описание не подходил. Наконец она выждала паузу в споре, когда стороны переводили дух, и спросила:
– Скажите, Спесивцев Иван Макарович здесь живет?
И тут тишина сразу усугубилась, напряглась и стала пещерной, подземной – слышно было, как разрезает воду километрах в пяти от берега пароход «Адмирал Макаров».
– Вот, – сказал наконец водопроводчик, – я предупреждал.
Толстая женщина вздохнула и ничего не сказала.
Первой заговорила девочка с белой челкой, которая выглядывала с веранды второго этажа:
– А деда Ваню они в дом сдали.
– Молчи, – раздался другой голос, и какая-то неведомая сила утянула девочку от края веранды.
– Вы, значит, откуда будете? – уже спокойнее спросил водопроводчик, вдруг обретя своеобразную интеллигентность. – Если из газеты, то я вам прямо скажу – это гнездо пиратства и порока. Я с ней договорился по-человечески, двадцать пять и бутылка, понимаете? Договоренность соблюдают или нет?
– Работы на пятерку, – сказала твердо женщина.
– Я не ставлю под сомнение слова уважаемой Берты Богородской, – сказал водопроводчик, сочетая в этой фразе южную учтивость с южным же презрением, – я ставлю под сомнение ее моральные устои.
– Моральные устои? Это кто мне говорит, простите, о моральных устоях? Твои моральные устои лежат под забором в алкогольном бреду!
– Мои, мадам?
– Простите, – сказала Зоя Платоновна, – мне не ответили, где Спесивцев.
– Вам уже ответили, – сказал водопроводчик. – Они его сдали в дом для престарелых, чтобы завладеть его небольшой комнатой. Теперь они поставили в ней восемнадцать коек и сдают их по четыре бакса с носа, что не мешает экономить на водопроводчике...
Зоя Платоновна сидела на скамеечке в саду дома престарелых и любовалась цветущей алеандрой. Ей сказали, что Спесивцев будет на прогулке, как кончится завтрак, так и выйдет. Так что его можно здесь подождать. Он, правда, сильно болел, даже лежал в больнице, сказала, словно извиняясь, медсестра, но теперь лучше, хотя чего можно ждать, когда человеку уже за восемьдесят, а также расшатанные нервы? А вы ему родственница? К нему ни разу никто не приходил. Мы думали, что у него никого не осталось. Вы не обращайте внимания, что он такой нервный, это старческое, это уже неизбежно.
– А у него нет жены? – спросила Зоя Платоновна.
– Он холостяк, у него жена сразу после войны умерла, он рассказывал. Он ее очень любил. И больше не женился. Это удивительно, какая верность. Но правда, для него это плохо – представьте себе, каково кончать жизнь здесь, у нас... нет, у нас хорошо, питание нормальное и медицинский уход – даже сейчас, вы не думайте. Многие хотят к нам попасть, но все равно – не дом. Правда, я бы не хотела. У вас есть дети?
– Есть, – улыбнулась Зоя Платоновна. – Есть дети.
Сестра вывела Спесивцева под руку.
Зоя Платоновна его сразу узнала. Хоть никогда не видела.
Иногда старики становятся похожи на младенцев, таким, наверно, Иван Макарыч был в детстве – красные надутые щечки, гладкая кожа, светлые волосики пушком над розовым черепом, пухлые ручки и ножки. Даже в старости он не похудел.
Только когда он подошел ближе и Зоя Платоновна встала, чтобы его встретить, она поняла, что сравнение с младенцем не совсем верно. Щечки были изборождены малиновыми сосудиками, глаза помутнели и выцвели, пушок был седым, в желтизну, руки морщинисты и чуть дрожали.
