— Пёсики недаром беспокоились — лед треснул над их головами, руку можно просунуть в щель. Того и гляди, глыба вывалится.
— Ну, в эту ночь все землянки онкилонов, наверно, опять обрушились, — сказал Горюнов.
— Теперь они припишут это новое бедствие нашему уходу, — заметил Костяков.
— Или тому, что один из нас остался у них, — прибавил Ордин. — И Горохову трудно будет уйти, если он теперь захочет. Аннуир слушала молча, но со слезами на глазах. Новое бедствие постигло ее род и все ее племя, и хотя она от него ушла, но его несчастия глубоко огорчали ее.
— Но, может быть, это землетрясение к лучшему, — постарался утешить ее Ордин. — Если оно восстановит подземные пути горячей воды и паров, то вернется тепло, и жизнь онкилонов пойдет по-прежнему, а землянки нетрудно восстановить.
Аннуир уже знала, почему наступили ранние холода, и предположение Ордина успокоило ее; она благодарно взглянула ему в глаза и потихоньку погладила его руку.
— И почему бы им не строить жилища так, как было построено наше? Оно, наверно, не завалилось, — сказала она наконец.
— Может быть, после нашего ухода они и начнут делать это. “Колдуны” ушли, а их жилище стоит и не валится, — заметил Горюнов.
— А не начнется ли теперь в северной части извержение? — предположил Костяков.
Все невольно взглянули на север. Но небо, покрытое густыми тучами, было черно, и нигде не видно было красноватого отблеска, который мог бы служить указанием, что где-нибудь выступила на поверхность лава. Удары время от времени повторялись, но гораздо слабее. И наконец усталость взяла свое — все задремали.
Но сон был тревожный, и то один, то другой просыпался, приподнимался на своем ложе и озирался в испуге, а затем, убедившись, что все спокойно, сугробы не валятся, костры горят, опять опускал голову. Никифоров иногда вставал и подбрасывал дрова в костры. Так проходили часы этой жуткой ночи. Но вот на востоке тучи посветлели, затем подернулись красноватым отблеском лучей невидимого еще солнца. На фоне туч слабо вырисовались гребень и вершины ближайшей части стены, и забелели на них полосы снега. На севере выступили очертания полосы леса; сугробы словно выросли и побелели, свет костров потускнел. Предрассветный холод разбудил дремавших.
— Не пора ли сварить чай, пока станет светло? — предложил Горюнов. — А потом наверх, за работу, пока не явилась погоня.
— И то правда! — сказал Никифоров, вскакивая. — Уходить, так уходить вовремя!
— Но если восстановилась грелка Земли Санникова, то, может быть, и уходить не нужно? — подумал вслух Ордин.
— А вот за день увидим: если станет тепло и снег сойдет, ваше предположение окажется правильным. Но путь для ухода проложить нужно, — решил Горюнов.
Стало еще светлее. Разорвавшиеся тучи окрасились на востоке пышными красками. На севере черная полоса леса видна была уже резко. Обрывы котловины тянулись в обе стороны черной стеной и казались такими же, как всегда, хотя за ночь с них свалилось немало глыб. Никифоров, поправив костер, взял чайник и пошел к концу сугроба, из которого сочился ручеек, собиравшийся в маленький бассейн, устроенный для черпания воды. Тотчас же оттуда послышался испуганный возглас казака:
— Батюшки, вода, вода везде!
Все бросились к нему мимо костров, огни и дым которых мешали видеть ближайшую полосу земли. Подбежали — и замерли в изумлении. Там, где на сотню метров от конца сугробов прежде тянулась мелкая каменная россыпь, накануне сплошь покрытая снегом, теперь расстилалась гладкая поверхность мутной воды, которая уходила до опушки кустов, тоже залитых водой. Это новое озеро, возникшее за ночь, тянулось в обе стороны, насколько хватал взор, — казалось, до подножия обрывов, и только южный угол котловины, где были сугробы, не был затоплен. Ручеек из-под сугроба, шагах в десяти от его конца, впадал, тихо журча, в это озеро, отрезавшее путешественников от остальной котловины.
— Вот те на, вместо лавы вода после землетрясения! — нарушил молчание Костяков.
— Но смотрите, вода как будто подбирается к нам! — воскликнул Ордин.
— Она прибывает!
Все подошли к берегу и увидели, что вода подвигается вперед; на их глазах снег, устилавший землю, напитывался водой, оседал, расползался, и вода, наполненная таявшими комьями, занимала его место.
— Ну, товарищи, мешкать нечего! — воскликнул Горюнов. — Забираем вещи и айда наверх! Через полчаса нашу стоянку затопит.
— Но дальше хода нам еще нет! — возразил Костяков. — Мы попадем в западню.
— Неужели вы боитесь, что и уступ затопит? Пока это случится, мы успеем расчистить путь дальше — ведь уступ поднят метров на сто над дном котловины.
— Как хорошо, что вчера завезли груз наверх. Теперь бы не успели, — заметил Ордин.
Вернулись к кострам, быстро собрали вещи и подняли их на поверхность сугроба. Потом взяли из склада, которому тоже грозило затопление, порядочный запас мяса на всякий случай, навалили вдоль лестницы по сугробу побольше дров — все это можно было постепенно поднимать наверх. Последние поленья несли уже по воде, которая дошла до конца сугроба.
— Ну, поведем теперь собак! — сказал Никифоров.
Собаки уже беспокоились и порывались вскарабкаться вверх по крутому боку сугроба, но скользили, падали и выли. Никифоров, Ордин и Костяков взяли по одной упряжке и погнали их по лестнице наверх. Горюнов и Аннуир шли впереди с частью вещей. Добравшись до верха, они остановились в изумлении. Накануне еще поверхность снега была почти на одном уровне с площадкой уступа; теперь их разделял обрыв вышиной почти в метр. Очевидно, вследствие землетрясения или весь сугроб расползся и осел, или дно котловины опустилось. Приходилось карабкаться. Первая упряжка собак остановилась перед этим обрывом и стала выть. Пришлось брать каждую собаку порознь в руки и подсаживать ее наверх. На площадке собаки начали резвиться, подбираться к сложенному на нарте мясу, и Никифорову стоило много труда переловить их и привязать к потягам в одном углу. Остальные мужчины спустились вниз за кладью, оставленной в начале сугроба, а Аннуир занялась приготовлением чая; площадка была покрыта чистым свежим снегом, дававшим запас воды.
Когда все вещи были доставлены наверх, путешественники в ожидании завтрака имели время осмотреться. С высоты уступа видна была значительная часть котловины; насколько хватал глаз — везде стояла вода, все поляны превратились в озера, а леса тянулись между ними черными островами и перешейками. Под лучами проглянувшего солнца повсюду серебрилась вода, и картина не представляла ничего ужасного, даже наоборот: в черной раме отвесных обрывов, опоясанных белыми лентами уступов и увенчанных снеговыми вершинами, расстилалось огромное озеро с сетью темных островов и полуостровов.
