На заднем сиденье машины лежали сгнившие, с трудом узнаваемые вещи – все, что осталось от молодой и красивой женщины.
– Но где же она? – настаивала Зоя Платоновна, словно Миронов хотел скрыть от нее правду.
– Будем продолжать проверку, – сказал Миронов сдержанно.
– Тут магазин далеко? – спросил один из землекопов. – Согреться бы не мешало.
Лейтенант Миронов отвернулся, он не слушал. Он думал.
– Как вы понимаете, – сказал лейтенант Миронов, осторожно подвигая к Зое Платоновне серую папку, с таким расчетом, чтобы направление ее движения находилось под прямым углом к остальным предметам на столе, – я не имею никаких оснований знакомить вас с материалами предварительного следствия. Однако, посоветовавшись с Сергеем Максимовичем, я решил, что так как следствие проводилось по вашему сигналу, и, можно сказать, вы в нем принимали активное участие как лицо, заинтересованное в торжестве правосудия... – тут Зое Платоновне показалось, что в глазах Миронова появилась ехидная усмешка, хотя при том они продолжал взирать на нее невинно и крайне серьезно, – мы не поступимся духом закона, предоставив вам возможность прочесть находящиеся здесь дополнительные материалы. Я сделал закладки, для того чтобы вам удобнее было читать, и подчеркнул красным карандашом те строки из документов, которые могут вас заинтересовать. Пожалуйста. А теперь, если вы меня извините, я вас покину на двадцать минут и выпью чаю в буфете. Вы не возражаете?
– Спасибо, – сказала Зоя Платоновна и искренне посочувствовала жене молодого лейтенанта, если таковая еще от него не сбежала. Она подозревала, что в самом деле лейтенант уходит из комнаты, чтобы не видеть, как посетительница держит папку под совершенно недопустимым углом.
Закладки были прямыми, маленькими, очень белыми и совершенно одинаковыми – чудо закладочного искусства. Строки были подчеркнуты по полям так прямо и аккуратно, словно Миронов собирался сдавать черчение в архитектурный институт.
Закладок было всего три.
За первой оказалась фотокопия письма, строчки которого были настолько бледными и неразборчивыми, что Зое Платоновне пришлось надеть очки, чего она делать не любила. Можно было подумать, что письмо это долго пролежало в воде. Вскоре Зоя Платоновна поняла, что не ошиблась. Письмо было извлечено из колодца.
Письмо было коротким.
3 ноября 1948 года.
Иван!
Я уезжаю от тебя. Не пытайся меня искать. Я знаю, что причиняю тебе боль, но я больше не могу с тобой жить. Еще раз повторяю, чтобы ты меня не искал и забыл. Я поняла, что без любви жить нельзя. Прощай и прости.
Вера
Вторая закладка тоже хранила под собой письмо. Письмо было отправлено из Томска всего десять дней назад.
Уважаемый товарищ следователь Миронов!
Вам пишет дочь Веры Семеновны Куракиной, которая раньше была замужем за Спесивцевым. Меня вызвали в милицию и попросили рассказать о моей матери. И они согласились, чтобы я вам прямо написала, потому что это давнее дело, и мне не хотелось бы тревожить мамину память. Моя мама умерла два года назад. Мой отец погиб давно, в автомобильной катастрофе. Моя мама и папа жили очень счастливо, и я до сих пор не могу пережить их смерть. Я не знаю, как вы нашли наш адрес, но вы затронули ту часть маминой биографии, о которой она никогда никому, кроме меня, не рассказывала. Моя мама познакомилась со Спесивцевым во время войны и тогда же вышла за него замуж. Она была значительно моложе его и совсем его не любила. Спесивцев был неуравновешенным человеком, он ревновал маму ко всем на свете, грозился ее убить, и мама его очень боялась. Жизнь у нее была невыносимая. Он держал ее на даче и не разрешал работать. Он был психически неуравновешенным. В конце концов мама поняла, что больше она такую жизнь не выдержит, и в один прекрасный день сбежала от него, не взяв с собой ничего — даже своих вещей. Она не хотела ничего, что бы связывало ее с этим человеком. Вы не поверите, но он маму бил и спрятал ее паспорт, чтобы она от него не убежала. Мама просто села в поезд и поехала куда глаза глядят.
