Кристин Раш - Мастер возвращений (сборник)

Тянулись ничем не заполненные дни.

Заслуженный политический деятель, я не сразу скрылась с глаз, хотя подумала вначале, что мне надо это сделать. Никто не говорил со мной о политике правительства или коммунистической угрозе. А потом я купила себе ферму в Новой Англии и удалилась туда, подальше от людей.

Хеммет прислал мне письмо. Два оборванных предложения. Я не могла оторваться от них в течение нескольких дней. Только потом наконец спрятала письмо. «Прости меня, Лил. Я должен был доверять твоей силе».

Я увидела Дэша только за неделю до его смерти, хотя мы и обменивались весточками все это время. Он был очень слаб, и мы не говорили ни о чем серьезном, и, я думаю, у нас не было в этом необходимости. Общий друг сообщил мне, что Хеммета в больнице никто не навещает, дочери не ходят, хотя и оплачивают счета. И я поехала, не зная, что меня ждет.

Болезнь смягчила его острые черты, глаза потускнели от боли. Он схватил меня за руку — сильнее, чем я ожидала. Мы немного поговорили, и только о прошлом, о старых, добрых временах, когда были молодыми. В этих разговорах использовался своеобразный код — так беседует старая супружеская пара, когда ее воспоминания превращаются в утешительную легенду. Мы притворялись, что больше жили вместе, чем врозь.

Он умер, но руки моей не отпустил.

Дочери Хеммета позволили взглянуть на его архив. Среди бумаг попались клочки бумаги с какими-то записями. Вначале я подумала, что это фрагмент рассказа. Вчитавшись, поняла — часть дневника. Записи Дэш делал на подвернувшихся под руку бумажках, и они там и сям попадались в его рукописях. Дневник он вел с той ночи, как ушел.

«Может быть, ее вид, когда я стоял на пороге, заставил меня все переосмыслить. Тот мимолетный потерянный взгляд. Прежде она никогда не выглядела потерянно. Я чуть было не шагнул назад. Но знал: если сделаю это, пропадет все, чего она так хочет. И даже одно мое присутствие погубит ее планы. А так ей не придется предавать меня. Самим себе мы изменять не должны».

Он ушел, потому что думал: наши отношения убьют мои мечты. А может быть, его намерения и не были столь благородными. Может, не надеясь на мои силы, он не поверил, что я стану защищать его — защищать нас, когда придет время. А может, боялся, что моя политическая жизнь не дотянет до его понимания демократии.

Я сидела в кабинете, пропахшем болезнью, табаком и Хемметом, вцепившись в этот клочок бумаги с такой силой, что мои пальцы прорвали его насквозь. Наше молчание друг с другом — то, что у Ника и Норы Чарльз порождалось абсолютным пониманием, — превратилось в умолчание о невысказанных потребностях и желаниях, которые вызвали непонимание и в результате — три десятилетия разлуки вместо единения.

Когда я думаю о Хеммете, я думаю не о наших схватках или молчании, а о том, чего безумно жаждала, сидя за столом напротив него в замызганной кухне — перчатки и шляпка рядом, стакан виски в руке. Я хотела пробить брешь в отчужденности между нами. Но вместо этого мы спорили и кружили вокруг и около каких-то незначащих вещей.

Та дневниковая запись лежит сейчас у меня на столе. Внизу бумага порвана — там, где я тогда вцепилась в нее. Рядом — его письмо, еще одна беззвучная просьба никогда ничего не просившего человека. И я ей не вняла. Я хочу разбудить его — пусть позаботится обо мне; закричать на него — почему не спрашивает, чего я хотела; схватиться за его руку так же крепко, как, в конце, он схватился за мою.

Отчуждение остается, и тоска остается, и молчание остается. Навсегда.

Примечание автора: некоторые сведения о Дэшиле Хеммете взяты из автобиографических книг Лилиан Хеллман «Время негодяев» и «Незавершенная женщина».

Машина остановилась в мокром от дождя переулке. Древние дубы накрывали дорогу, словно плохо ухоженная крыша, заставляя пасмурный день казаться еще темнее. Дженни проверила автопилот новенькой «Тойоты». Кажется, работает правильно. Она смотрела сквозь лобовой стекло в потеках воды, но видела только коттеджи двадцатого века, любовно отреставрированные и выкрашенные в мягкие спокойные тона — коричнево-загорелый и иногда белый. Правда, в такую погоду разницы нет.

Временами чувствовалось, словно она попала в ловушку темноты, словно серое нигде орегонской зимы никогда не закончится. Доктор Причард хотела, чтобы она поехала на Гавайи или на юг, чтобы впитать немного света, но Дженни чувствовала, словно она не заслуживает света — по крайней мере пока.

В правой руке Дженни еще держала листок бумаги, что дала ей доктор Причард. Бумага теперь помялась, а строгий почерк доктора расплылся. В бумаге не было необходимости. Доктор Причард по просьбе Дженни переслала адрес с своего компьютера в машину Дженни. Но теперь Дженни нравилось быть защищенной дважды и трижды, особенно с помощью носителей, которые не сотрешь в одно мгновение. Доктор Причард говорила, что это реакция на несчастный случай, преходящее ощущение отсутствия безопасности, привнесенное большим знанием Дженни о хрупкости жизни.

Она задрожала. Машина выключилась, и февральский холод начал проникать в роскошный салон. Компьютер машины пискнул. Еще через три минуты он снова пискнет, а потом спросит своим вежливым голосом андрогина, не хочет ли она куда-нибудь поехать. Если при покупке она бы знала, что придется каждый раз информировать машину, что ей хочется просто посидеть, выключив все системы, она бы дважды задумалась. Но она обнаружила это свойство лишь через неделю после подписания всех бумаг. К тому моменту слишком занудно было машину возвращать.

Она снова взглянула на бумагу. Одна из причин ее медлительности была в том, что она ожидала торгового района или по крайней мере исследовательского парка. Она не думала, что увидит жилую улицу, это не следовало из описаний доктора Причарда.

Другую причину признать тяжелее. Она не желала компанию, в частности ту, что была ей предписана. Ей надо было сказать доктору Причарду, что она прекрасно проживет в одиночку.

Машина пискнула вторично, но прежде чем голос сделал свой запрос, она схватила ручку двери и выбралась наружу.

Шел холодный дождь. С достаточно сильным ветром, чтобы капли хлестали по ней, несмотря на полог деревьев. У плаща затянулись запястья, а капюшон скользнул на голову. Она скинула его назад. Даже одежда больше не позволяет делать собственный выбор.

Дом № 2654 по улице Рододендронов был сельским домиком 1920-х годов, как и все остальные — с громадной передней верандой — теперь остекленной — с массивными квадратными колоннами с каждой стороны. Второй этаж был поменьше с виниловыми окнами последних лет предыдущего столетия. Занавеси открыты. В целом дом казался квадратным лицом с глазами, что следили за ней.