О’Хара решил пройтись по Аптекарскому переулку к Девственной улице, пройтись, подумать, определиться… Но только тронулся в путь, как обнаружил слежку — какая-то тень кралась за ним вдоль домов с открытыми кровлями.
Точно — вечер! Кровли открыты, воздуха не хватает…
Тень не отставала.
О’Хара нащупал в заднем кармане нож — отличная марсианская самоделка из цейсовской стали; как вдруг тень позвала его:
— Мистера Хара, мистера Хара! Стой-подожди!
— Слоп-стоп! — узнал и обрадовался О’Хара.
Это был Слоп-стоп, абориген Ганимеда, давний друг, названный брат, лесовик с круглыми глазами лемура, бесконечно преданное О’Хара существо — было за что, не раз спасали друг другу жизнь.
О’Хара распростер объятия, но Слоп-стоп не любил этих человеческих нежностей. Он просто помахал лапкой, дернул друга за рубашку и сказал:
— Мистера Хара, стой-подожди! Не ходяй туда!
— Куда же мне ходить, Слоп-стоп? — удивился О’Хара.
— Сичас понюхаю!
— Понюхай, понюхай, брат.
Туземец стал посреди Аптекарского переулка — аптек тут давно впомине не было, а были тут какие-то барахольные лавки и магазинчики, торговавшие шмотьем со всех планет Солнечной системы — так широко открыл глаза, что на его мордочке одни глаза и остались, и принялся глазами же принюхиваться; всем ли известно, что глаза у ганимедских лемуров служат локаторами слуха, нюха и зрения одновременно?
Пока Слоп-стоп принюхивался, О’Хара переложил цейсовский ножик из заднего кармана в левый рукав. Если Слоп был похож на лемура, то Веня О’Хара — на «смесь бульдога с носорогом», как говаривала его русская мамаша. Её сын был приземист, с кривоватыми ногами и крючковатыми руками, с широкой грудью, саженными плечами, с бульдожьей челюстью и носорожьим характером — если его раздразнить и вывести из себя, то удержать невозможно.
— Ходяй обратно! — объявил Слоп.
Он прикрыл глаза громадными веками, оставив лишь узенькие тонкие щелки, и сделался похожим на ганимендянца с Овощного рынка. Всем известно, что узкие глаза означают у лемуров высшую степень страха.
Короче. Слоп-стоп намекал: драпать надо!
— С чего бы это ходить обратно! — удивился О’Хара. — Куда хочу, туда иду.
Аптекарский переулок вел на площадь Галилея, с памятником бородатому мужику, открывшему когда-то в телескоп Ганимед. Хороший памятник, из нержавейки, ни время его не берет, ни туманы из серы. Сто лет здесь простоял и еще простоит.
— Пойду, поклонюсь Галилею, — решил О’Хара.
— Не ходяй!
Но О’Хара уже решил: будь что будет! Советам Слопа не следовало пренебрегать, но решение уже принято: он поклонится Галилею! Здравствуй, Галилей, давно не виделись! Вот, пришел, вернулся, отсидел, а ты все здесь стоишь под Юпитером и спутниками, которые ты открыл… Пусть порадуется старик.
На площади в самом деле что-то происходило — доносилась музыка — О’Хара различил флейту, барабан и двойную арфу — музыка грубая, варварская, но разгонявшая кровь; а навстречу О’Харе с площади в панике убегали ганимедянцы, пасифиане, элариоты, амальтейцы и жители других окрестных и многочисленных лун и миров.
Интересно, кто их так напугал?
— Ходяй обратно, мистера Хара! Ветер пахнет, смерть пахнет!
Мимо них пробежали выпученные ледианцы, лиситияне, синописты, еще какие-то с дикими идиотскими воплями:
— Демоны!!!
— Сумрачные демоны!!!
— Демоны с сумрачными глазами!
Они были так перепуганы, что О’Хара тем более решил пойти и взглянуть на сумрачных демонов. Слоп-стоп очень трусил, но все же пошел за ним.
— В чем дело, Слоп? — спросил О’Хара. — Не вижу никаких демонов… Там песни играют и пляски поют…
— Пляска не поют, а пляшут, — поправил Слоп. — А песни не играют, а поют. Моя не пойдет, моя боится.
— Тогда я пойду один. А ты пока укради что-нибудь поесть и промочить горло. — О’Хара полез в задний карман за динарами — в этом кармане, кроме ножа, всегда что-нибудь водилось, даже динары — не мог же О’Хара ходить по улицам Ганимеда совсем уж без гроша в кармане. Динары всегда водились. — А не украдешь — купи.
Получив динар, Слоп-стоп повеселел и заспешил на Овощной рынок: «Слоп украдет, можна не беспокоица, мистера Хара!», а О’Хара отправился на площадь Галилея, расталкивая толпу аборигенов.
У памятника бородатому старику из нержавейки он увидел такую картину: под звуки арфы, флейты и барабана танцевала полуголая девица, принадлежавшая, с первого взгляда, к бродячему племени межпланетных цыган, — но это «с первого взгляда», судя по пестрым лохмотьям и навешанным, как на елку, серьгам, браслетам и ожерельям. Со второго, внимательного взгляда, О’Хара обнаружил подвох — танцовщица не была никакой цыганкой, а лишь под цыганку подделывалась. Эта блондинка в короткой мужской стрижке, с белым-белым личиком, ангельской улыбкой и синими-синими глазами напоминала скорее земную аристократку или, еще точнее, аристократическую проститутку с рекламных земных проспектов — настоящих аристократок О’Хара, честно признаться, никогда не видел.
А кто играл на арфе, флейте и бил в барабан? Три здоровенных цыгана — опять же, на первый взгляд. У одного в ухе росла серьга, у второго — серьга и перстни на пальцах, у третьего — и серьга, и перстни, и высокая обувь (так называемые сапоги), но и они не были цыганами — такие же белокурые, бледнолицые и синеглазые бестии, что и сестрица.
«Семейка» — решил О’Хара.
Его не проведешь! Тут совершался какой-то непонятный маскарад… Аборигены отчаянно трусили…
Вот уже в руках танцовщицы появился бубен, а братец-барабанщик заиграл на губной гармошке. Не хватает еще кастаньет, гитары и чего-нибудь этакого…
«Не хватает полицейского свистка!» — внезапно догадался О’Хара.
Фараоны зачем-то устроили маскарад и кого-то выслеживают? О’Хара отмел это подозрение. Очень уж хорошо для фараонов играет и танцует семейка. Музыка была слишком чувственной и брала за живое — казалось, нержавеющий Галилей запляшет сейчас, и танец живота девица исполняла как надо… О’Хара не очень-то разбирался в музыке, но попеть-поплясать-послушать любил, и сейчас душой понимал: девица танцует как надо, а братья играют на этом стандартном цыганском наборе по-настоящему и не халтурят, как проезжие гастролеры.
А в общем, музыка была нехорошая, дьявольская, тревожная, но она притягивала О’Хару, притягивала, как притягивает пьяницу бутылка с вонючим виски — и горько, и тошно, но пьет… О’Хара даже забыл про голод, неустройство и безденежье…
