Ознакомительная версия.
– Нет, – сказал он наконец, – не похоже. Ты держишься уверенно, как будто хапнул где-то миллион и сумел скрыться.
Я на миг замер, слишком прозорлив шеф, заставил себя улыбнуться.
– Скажите, где хапнуть, может быть, и рискну.
Он кивнул.
– Скажу, скажу. А ты, похоже, работу совсем забросил?
– С чего вы взяли? – удивился я, потом перехватил его оценивающий взгляд на мои плечи и грудную клетку. – А, это… это реклама нашей продукции. Как видите, действует.
– Дутые мышцы, – фыркнул он. – Может, парафину вколол? Бицепсы так быстро не растут. Даже если креатин будешь жрать тоннами. И качаться с утра до ночи.
– Качаться нужно только один раз, – щегольнул я знаниями последних достижений в бодибилдинге, – но до отказа. Два раза в неделю. Так что у меня на все хватает времени.
– Так чем ты пришел нас осчастливить? – прервал он.
Я лучезарно улыбнулся.
– Своим увольнением.
Он кивнул, ничуть не удивившись.
– Давно пора. Я всегда говорил, что от тебя толку не будет. По крайней мере, в этом деле.
– А в каком будет?
– Не знаю, – ответил он равнодушно. – Пока что ты никто. Никакой. Не определишься сам, никто за тебя этого не сделает. Разве что стоять на почте с высунутым языком, чтобы людям не облизывать марки самим…
– Да уж как-нибудь, – ответил я независимо. – Заявление писать на увольнение по собственному желанию… или как?
– Первый раз увольняешься? – спросил он с интересом. – Нет, у нас без формальностей. Вот твоя трудовая, я все вписал. Сейчас только дату убытия и… где же она, печать… Вот, все в порядке!
Он дохнул на печать и поставил оттиск в серой книжечке. Я вздохнул:
– Ну вот, теперь пропахло водкой… Ладно, счастливо оставаться!
– Погоди, – сказал он с удивлением. – А расчет? Все-таки ты в этом месяце пару недель проработал…
Я отмахнулся.
– Какой расчет? Я слышал, что бухгалтер, услышав о моем приходе, скрылась, чтобы деньги не отдавать.
– Остряк, – произнес он неодобрительно. – У нас без формальностей. От той зарплаты прошло десять рабочих дней… это полторы сотни долларов. Из них на вычеты… Ладно, обойдемся без вычетов, и так гроши. На, держи.
Он вытащил из стола, протянул две купюры. Я взял без интереса, сунул в карман. Он смотрел с некоторым напряжением, обычно увольняемые начинают доказывать, что им причитается больше, но меня больше интересовала трудовая книжка, я ее еле всунул в тугой карман первой, а деньги… это разве деньги?
– Куда направишься? – поинтересовался он уже спокойнее.
– Да отдохну годик-другой, – ответил я. – Присмотрюсь. Как раз закончится второй срок службы нашего президента… Тоже непыльная работа, если подойти с умом.
– Остряк, – повторил он.
У меня все впереди, сказал я ему взглядом. Я могу быть всем, даже президентом. Он смотрел с непониманием, больно уверенный у меня вид, а он привык видеть меня с согнутыми под гигантским рюкзаком плечами.
Я сказал почти ласково:
– Счастливо оставаться, Павел Дмитриевич!.. Пусть вам будет удача во всем.
Уходя, я чувствовал его взгляд. Вроде бы это он обидел меня, сам знает, нарочито обидел, а я вот не обиделся и даже пожалел его, который уже все, уже весь. И президентом никогда не станет. Вообще уже ничем не станет.
В отличие от меня, который еще может стать всем.
В дальнем конце коридора Глеб Павлович и Данилин все еще курят у открытого окна, но вид по-прежнему такой, словно вот именно в эту секунду выскочили перевести дыхание после изнурительной работы и чуточку курнуть, сделать хотя бы пару затяжек. По дороге две двери с надписями «М» и «Ж», я зашел в первую, у писсуаров двое опустошают мочевые пузыри и неспешно беседуют о футболе.
Не желая им мешать, я зашел в кабинку. На крышке бачка пустой тюбик из-под крема, мокрый обмылок и небольшое шило. Я закрылся на защелку, но, пока сам отливал лишнее, вспомнил, что по ту сторону стены женское отделение. Говорят, там не такие тесные кабинки, и вообще у женщин роскошный зал, где перед огромным зеркалом подновляют макияж.
Предостерегающе пискнул голосок стыдливости, воспитания, что нехорошо-де, я же сын школьной учительницы, но тот, другой голос возразил, что, напротив, хорошо, а вообще ничего нет стыдного в том, что естественно. Стыдиться надо извращений, а я не гомосек какой-нибудь. Перед глазами посветлело, я увидел, словно через матовое стекло, огромное залитое ярким светом помещение, впятеро больше, чем у нас, такие же кабинки, одна закрыта, остальные с распахнутыми дверцами, а перед зеркалом от стены и до стены подкрашивают губы Эмма и Наташа.
Эмма поинтересовалась:
– Слышала, там Виталик, который посыльный, пришел. Вроде бы увольняться.
Наташа сдвинула плечами:
– Хороший парень, но дохлый какой-то.
– Не скажи, он в последнее время здорово накачался!
– Да нет, я о том, что вон Босяков вгрызается во все, как зверь, а Виталий нежизнеспособный какой-то.
– Так тебе Босяков больше нравится?
Наташа передернула плечами.
– Бр-р-р! Нет, конечно.
– А мне казалось, что ты начинаешь принимать от него знаки внимания…
Наташа двинула плечиком.
– Это другое дело. Во-первых, он хоть и не президент всей фирмы, но для нашего отделения – босс. Во-вторых, за ним Стела и Ленка бегают, надо им напомнить, у кого сиськи больше. Да и вообще… с Босяковым лучше дружить, тебе не кажется?
– Да, – вздохнула Эмма. – Только он конь, понимаешь?
– А тебе лучше, если бы козел?
– Лучше всего баран, – засмеялась Эмма. – У них все как у коней, но еще и стричь можно.
Наташа улыбнулась и ответила так, что у меня уши покраснели. Дальше заговорили о таком, что я поспешно втянулся обратно, услышал по ту сторону дверцы недовольное сопение. От злости цапнул шило, вышел, пряча шило в ладони.
От окна в мою сторону оглянулся Босяков:
– Ну что так долго? Онанизмом там занимаешься?
– Глядя на тебя в дырочку, – согласился я.
Он сказал угрожающе:
– Поговори у меня. Я давно собирался тебе начистить рожу, больно ухлестываешь за Наташкой…
– Успокойся, – ответил я с такой покровительственной улыбочкой, что он остановился в нерешительности. – Сегодня она пойдет с тобой трахаться, у нее как раз кончились месячные. А вот сосать она не любит. Предпочитает анал.
Он спросил, набычившись:
– А ты откуда знаешь?
Я нагло ухмыльнулся:
– Не догадываешься?
И прошел к двери, оставив его с отвисшей челюстью. В коридоре Данилин уже исчез, а Глеб Павлович широко заулыбался вышедшей из туалета Наташе. Она остановилась потрепаться, он начал что-то рассказывать, картинно помогая дланями и вальяжно прислонившись к стене.
Ознакомительная версия.
