В храме, однако, никто не знал об этом. Халаиб не отпускал воинов со стены, прежде всего затем, чтобы в городе не пошли лишние слухи, способные поднять панику.
Ропот под куполом священного здания нарастал. Служки в недоумении переглядывались, ученики Биринджик а с изумлением и боязнью вертели головами. Пропустить полуденную молитву? Немыслимо! Это нарушение всех законов! Конечно, люди слишком боятся и уважают Создателя, чтобы возмутиться прямо под кровлей храма, но разговоры о небрежении мардиба в столь непонятное и трудное утро будут ходить по городу не один год.
— Фарр! — Ученик, преклонивший колени в первом ряду прихожан, совсем рядом с Небесным Камнем, скосил глаз. Ну точно, сторож. Однорукий, вечно недовольный и брюзгливый Ясур. Вошел через боковую дверь, чтобы не беспокоить собравшийся народ.
— Чего? — ответил Фарр одними губами и увидел, как бессменный вот уже на протяжении двадцати лет привратник храма строит гримасы и машет единственной левой рукой, буквально приказывая подойти. Собственно, Ясур в доме бога никто, но почему-то его слушаются все, кроме, разумеется, Биринджика. Фарр состроил на лице благочестивую мину, коснулся лбом пола, поднялся на ноги, не сворачивая молитвенный коврик, и быстрой тенью переместился влево, к полуночной стене.
— Ступай наверх! — брызгая слюной, рыкнул Ясур. Шрам на щеке, полученный давным-давно в войне с Нардаром, лишившей Ясура правой руки, выглядел неестественно белым.
"Этого не может быть! — не поверил себе Фарр. — Наш сторож боится?"
На другие мысли времени не оставалось. Слова Ясура являлись недвусмысленным приказом. В конце концов, только он, будучи доверенным лицом верховного мардиба, имел право приказывать ученикам и слугам.
Случилось! Первая в жизни проповедь! И в такой момент…
Атт-Кадир прекрасно понимал, что справиться с толпой возмущенных верующих мог только много поживший и опытный жрец, но ничего другого не оставалось. Фарр был самым старшим из учеников — к осени ему предстояло уехать на закат провинции Шехдад, в одну из деревень, где повелением управителя строился новый храм.
На ногах, превратившихся в непослушное твердое дерево, Фарр шагнул вперед, даже не углядев ободряющего жеста Ясура. Он прошел мимо толстой низенькой колонны со священным камнем и вдруг совершенно бессознательно, не думая о том, что делает, незаметно для прочих выбросил в сторону левую ладонь, коснувшись Кристалла указательным пальцем. Святотатство, конечно…
Краткий миг, затянувшийся для Фарра не меньше чем на луну, а то и на две. Атт-Кадир, разумеется, просил помощи не у бездушного камня, а у бесконечного и непознаваемого Атта-Хаджа.
И внезапно ученик мардиба понял: Всеблагой откликнулся.
Слов, понятных человеку, не было. Через короткое прикосновение к обломку Небесных Кристаллов пришло только видение — многоцветная аморфная картина, поражающая одновременно внемировой логичностью и мудростью. Дело человека лишь облечь ее в речи, понятные другим людям, сделать так, как некогда сделал Провозвестник Эль-Харф, написавший Книгу…
Фарр не заметил, как поутихли разговоры в храме. Люди замолкали не столько от удивления, заметив, что совсем молодой, едва достигший совершеннолетия ученик мардиба подошел к винтовой лестнице, ведущей на маленький балкончик с мраморными резными перильцами, что находился справа от стены восходного фасада, и осторожно полез наверх. Шехдадцы были поражены и возмущены — только посвященный служитель Вековечного имеет право касаться Книги и всходить на возвышение, откуда голосом мардиба вещает свою волю Атта-Хадж!
Атт-Кадиру неожиданно стало жарко, а подъем по двадцати ступеням буквально лишил его сил. Фарр начал задыхаться, глаза заливал пот, колени же подрагивали. Однако он ясно ощутил — это был не страх. В него вливалась некая странная и очень древняя сила — Фарр даже почувствовал ее запах, будто от разряда молнии, ударившей совсем рядом. И еще немножко гари, каменной пыли… Неясный запах, чужой. Можно сказать, слишком чужой.
"Ну! — приказал он себе. — Говори!"
Фарр не раскрыл Книгу Эль-Харфа и даже не коснулся ее тяжелой обложки из почерневшей от времени кожи. Перед его глазами по-прежнему стояло видение: сменяющие друг друга пятна розового, сиреневого, ярко-зеленого, шафранового и многих других цветов, составлявших некую единую картину, которую невозможно было постичь, ибо только безумец может попытаться объять необъятное. Разум Фарра с достойной уважения быстротой вырвал из цветного ковра яркий сегмент, составлявший отдельную и одновременно идеально вписывающуюся в целое часть, облек ее в слова и…
Храм замер. Никто не ждал от мальчишки в желтоватом халате ученика мардиба подобных слов. Несколько позже, возможно, люди сказали бы: "Я слышал голос Атта-Хаджа, и он был прекрасен…"
Сказать это, увы, никто не сумел. Ни в этот день, ни на следующий, ни годом спустя. А Фарр до конца жизни утверждал — столь ясных и благородных слов он от себя никогда не слышал, да, похоже, и не услышит более.
— Синее небо! Тебя, скрытого за лазурью, тебя, Отца Мира, вопрошаю! Не промолчи и не безмолвствуй, Атта-Хадж, Созидатель-и Разрушитель! Не оставайся в покое, ибо вот враги народа твоего шумят и ненавидящие тебя подняли голову; против сыновей твоих составили коварный умысел и уговариваются на хранимых тобой; сказали: "Возьмем меч и истребим их из народов, чтобы не вспоминалось более имя Атта-Хаджа…"
Люди молчали. Это была не проповедь, скорее, пророчество. А сам Фарр продолжал выплевывать странные, малопонятные слова. О каком-то "огне с небес", о "безумном скорпионе, явившемся из Черной Пустоты"… Фарр не понимал, откуда приходят эти жутковатые образы, почему его глаза, устремленные к подкопченным светильниками сводам храма, видят сгустившуюся в бездонном небесном океане тьму, постепенно разгорающуюся тревожным оранжевым пламенем, почему уши различают нарастающий рев и кожа чувствует первый обжигающе-холодный ветерок, свидетельствующий о начале бури.
Фарр словно бы провалился в некую яму, не имеющую пределов. Значительно позже он сообразил, что наверняка видел некие события прошлого и даже начал подозревать, какие именно. Купол бело-розового огня, встающий над землями Закатного материка, волна жидкого пламени, сметающая древние города, вновь воздвигшиеся горы и рухнувшие в бездну хребты, существовавшие от начала мира… А потом все снова залилось ярким блистанием самоцветов. Будто скопище изумрудов, адамантов и красных алмазов скрыло Нечто, желавшее отгородиться от нового для Него мира столь прекрасной скорлупой…
