— Матвеев, а Матвеев, — связался он с центральным пультом, — покажи-ка свое бородатое личико. Почему проводите учебные тревоги без предупреждения? Людям работать надо, а вы по нервам бжикаете. Или вы считаете, что тут нет людей?
— Какая учебная, кому чего надо? — заистеричничал Матвеев. — Все сигналы-открывашки рассекречены. Я еще понимаю, сидела-пыхтела бы в памяти вирусная комбинаторная программка, подбирала ключи. А в архиве только чиркнуто «внутрисистемная работа, построение смысловых цепей». Где тут вирус? Уму непостижимо.
— Увы, твой ум, Матвеев, не годится для измерения непостижимости. Впрочем, ты еще поуди в системном журнале, червячка подбери повкуснее. — Феодосий ушел со связи отчасти довольный.
Почему мы называем «К2» вирусом? Какой вирус выживет при внутрисистемном тестировании? Только полезный вирус. Тот, что чисто вшился в тело оболочки. Что помогает ей в работе над смысловыми цепями. Теперь деревенского дядьку с соплей под носом и близко к вычислительной среде нельзя подпускать — вредность слишком глубоко в нем сидит.
Пока Феодосий понимал дядю Витю как источник постоянного зла, хоть бирку вешай, его подопечный отвечал ему в том же духе, но другими словами. Селянин снова расселся в кресле, напялил на голову обруч с проводками и уверенно направлял инспектора в срамные места, так чтоб ему вовек не возвратиться.
Феодосий Драницын покинул Службу хоть и озадаченный, но зато напряженный, готовый к борьбе, такая ситуация ему даже нравилась. Однако дома он быстро скис и угас. Дома он окончательно убедился, что жена Мелания любит свой браслет больше, чем мужа-инспектора. Даже к робикам нежнее, чем к нему. Картина, которую он предполагал увидеть в бреду, а не наяву. То, что он раньше считал ее докучливым зуденьем, сейчас казалось щебетаньем райской птицы. Все эти истории о киберах-убийцах и сладострастниках, об искусительницах-роботессах, которые в последний момент обкусывают свои жертвы до неузнаваемости, о дьяволах-компьютерах, погубляющих самолеты и суда. Нет, Феодосий и разные монстры теперь мало волновали ее. Ныне друзья и любовники были у нее Петух и Кот. Робики также закончили постигать инспектора и показывали полное пренебрежение. Они набрались хитрости и коварства, что некоторые мудрецы могли принять за проблески искусственного интеллекта. Мелания вела с ними какие-то игрища, малопонятные для других людей. Игрища носили боевой, оперативно-тактический характер. Стратегия же оставалась скрытой в тумане. Такими же смутными были и мыследействия, которые применяла жена, чтобы столь расшевелить своих служек. Не привяжешь супругу к «электрическому стулу», не одурманишь ее психоделиками и не начнешь считывать коды ее мыследействий. Разве что выкрасть робиков. Ясно же, они помочились на оболочки сферы жилсоцбыта, под чьим присмотром обязаны существовать. Какой там жилсоцбыт, тут проглядывает морда врага, программного разбойника, может даже «К2». Распотрошить бы робиков, по начинке найти и того мастера, который нелицензионные кристаллосхемы ставил, и того, кто их клепает. Взять обоих за шкирку да стукнуть лбами. Но стоило один взгляд бросить на робиков, как сразу все мечты уплывали в форточку.
В гостиной и на кухне шли учебные бои. Кот прижимался к полу, пятился, наносил едва заметные из-за мгновенности удары, когти его высекали искры из холодильника, производили режущие звуки на стекле и оставляли внушительные зарубки на мебели стиля неоготика. Петух же беспрерывно нападал, наскакивал, делал ложные и настоящие выпады, пытался усесться Коту на загривок и долбануть его в темечко. От его бронебойного клювика оставались глубокие, но аккуратные ямки. Феодосий машинально, в обход сознания, примеривал следы от когтей и клюва к себе. И всякий раз становилось неприятно, от мозга костей до костей мозга. Особое, ни с чем не сравнимое чувство возникало, когда Петух удачно пикировал и вышибал Коту глаз. Брызгала белая окологлазная жидкость, Кот цеплял когтем свое выпавшее око и, предварительно облизав его, заправлял обратно в глазницу. И всегда рядом с тренирующимися гадами неотступно находилась Мелания в виде знатока боевых искусств. Она была арбитром, скорее всего болельщиком, похоже, что и участником. Браслет, присосавшийся к ее руке, играл не последнюю роль. Инспектор давно разоблачил его — тот пропускал расширенный спектр мыследействий. Ясно, что робики, как неуправляемые малые оболочки, рыскали по «эфиру», выискивая разгадки кодов, и нахватались там разной дряни на тему «как бить и мучить». Но одна линия поведения была втиснута в них какими-то творцами хреновыми еще при рождении — служить своему хозяину верой и правдой. Вот почему им мало дела до Великого Объединенного Разума. А их хозяин, вернее, хозяйка, распадается на глазах как гражданин, то есть как гражданка.
Мелания перестала откликаться на призыв кибермэна-йога провести утреннюю, дневную и вечернюю медитации. Немедля вырубала экраны, как только начинали передавать звуков идеоряды для гармонизации. Вырывала «с мясом» шнуры питания из автоматических кадильниц. Разорвала тибетские мандалы. Перестала делать пранаяму, дышала теперь поверхностно, будто на улице. Портретом махатмы вытирала пыль. Почти целый день запрещала звучать индийским мантрам. Только междусобойчик с робиками. Инспектор немного повеселел, когда она завела себе «Симбун-Сивку», газотурбинный роллер. Не моргнув глазом, швырнула все свои хрусты. Машина была по-российски удалой, по-корейски вертлявой, с широким колесом — по любой каше промчится — с микрооболочкой. Но в отсутствие инспектора появился давно осточертевший мастер и пробил в оболочке роллера БИ-канал. Нюни инспектора распустились снова и заколыхались на ветру. А потом Кот с Петухом вскочили на заднее сидение роллера, стали там похожи на два белых кирпича с глазами, и Мелания усвистала. В первый же выезд она пропала на целый день. В инспекторе к полудню солнечное сплетение превратилось в черную дыру. Он сидел понурый в своем кабинете, и даже кресло не казалось ему теперь удобным. Темные мысли вились одна за другой без всякого усилия. Кто из нас главный, кто второстепенный, кто почва, а кто удобрение? Как бы не ошибиться в вычислениях, впервые подумалось инспектору. Чтобы все-таки насытить свою жизнь немеркнущим смыслом, Феодосий Павлович решил выпотрошить дядю Витю, как маринованный перец. А дядя Витя, когда вошел, то сказал с прощупываемой ехидцей:
— Ой, как вы осунулись. Не лицо, а фига. Что, в доме нелады? Ну ничёго, миленькие бранятся — только тешатся.
От этих слов Феодосия чуть не вытошнило.
— Что, я чего-то не то сказал, неверно выразился, это у меня бывает, — спохватился задержанный.
