Коленатый. Вы увлекаетесь, Витек. Юридически и экономически это абсурд. Вся наша общественная система зиждется на краткосрочности жизни. Возьмите, например, договора, пенсии, страхование, наследственное право… да мало ли что ещё! А брак? Голубчик, никто не захочет жениться на триста лет. Никто не заключит договора на триста лет. Вы анархист, милый мой. Вы хотите разрушить весь установившийся общественный строй.
Гаук. А потом… простите… по истечении трехсот лет каждый захотел бы снова омолодиться…
Коленатый. И фактически жил бы вечно. Этак не выйдет!
Витек. Но вечную жизнь можно было бы запретить. Прожив триста лет, все должны будут умирать.
Коленатый. Вот видите! Из соображений гуманности вы бы запрещали людям жить.
Гаук. Прошу прощения… но мне думается, что это средство можно… было бы выдавать порциями?
Коленатый. Как так?
Гаук. Ну, понимаете: на определенное количество лет. Порция — десять лет жизни. Триста лет многовато, иной, пожалуй бы, столько и не захотел. А вот десять лет каждый купит, а?
Коленатый. И мы открыли бы оптовую торговлю жизнью. Это идея! Представляю себе письма заказчиков: «Вышлите обратной почтой тысячу двести лет жизни в дешевом оформлении. Кон и компания». Или: «Срочно шлите два миллиона лет, прима А, в роскошной упаковке. Филиал Вена». Недурно, Гаук?
Гаук. Видите ли… я не коммерсант. Но когда человек стареет, он охотно… прикупил бы себе несколько лет жизни. Но триста лет — это слишком много, а?
Витек. Для познания — нет.
Гаук. Познания, простите, никто не может купить. А десять лет наслаждений… я… це-пе-це — охотно купил бы.
Входит Горничная.
Горничная. Вот, пожалуйте. Это из аптеки.
Коленатый. Спасибо, цыпочка. Скажи, сколько дет ты бы хотела прожить?
Горничная. Хи-хи, да ещё лет тридцать.
Коленатый. Не больше?
Горничная. Нет. Зачем мне?
Коленатый. Вот видите, Витек.
Горничная уходит. Коленатый стучит в спальню.
Доктор. (в дверях). В чем дело? Ага, хорошо. (Берет лекарство.) Гаук. Скажите, пожалуйста, как чувствует себя мадемуазель?
Доктор. Плохо. (Уходит в спальню.)
Гаук. Ах, ах, бедняжка!
Прус. (встает). Господа, благоприятный случай дает нам в руки средство продления жизни. По-видимому, это действительно возможно. Никто из нас, надеюсь, не намерен воспользоваться им только для себя.
Витек. Вот и я говорю: надо продлить жизнь всех людей.
Прус. Нет, только сильных, только самых жизнеспособных. Для обычной человеческой мрази довольно и жизни однодневки.
Витек. Огo! Разрешите…
Прус. Я не хочу спорить. Но дайте мне высказаться. Заурядный маленький глупый человек вообще не умирает. Маленький человек вечен и без вашей помощи. Ничтожные плодятся без передышки, как мухи или мыши. Умирают только великие. Умирает сила и дарование, которых не возместишь. Но мы, может быть, в силах удержать их. Основать аристократию долговечности.
Витек. Аристократию? Слышите: привилегия на жизнь!
Прус. Вот именно. Жизнь нуждается только в лучших. Только в вожаках, производителях потомства, людях действия. О женщинах не может быть и речи. В мире есть десять, либо двадцать, либо тысяча незаменимых. Мы можем сохранить их, можем открыть им путь к сверхчеловеческому разуму и сверхъестественной силе. Можем вырастить десять, сто, тысячу сверхчеловеческих властителей и творцов.
Витек. Разведение магнатов жизни!
Прус. Да. Отбор тех, кто имеет право на безграничную жизнь.
Коленатый. Скажите, пожалуйста, а кто будет их отбирать? Правительства? Всенародное голосование? Шведская академия?
Прус. Никаких дурацких голосований! Сильнейшие передавали бы жизнь сильнейшим. Из рук в руки. Властители материи — властителям духа. Изобретатели — воинам. Предприниматели — диктаторам. Это была бы династия хозяев жизни. Династия, независимая от цивилизованного сброда.
Витек. А если б этот сброд в один прекрасный день пришел взять свое право на жизнь?
Прус. Нет, отнять чужое право на нее, право сильных. Ну что ж, один-другой деспот пал бы от рук возмутившихся рабов. Пусть! Революция — право рабов. Но единственный возможный прогресс в мире — это замена малых и слабых деспотов сильными и великими. Привилегия долголетия будет принадлежать деспотии избранных. Это… власть разума. Сверхчеловеческий авторитет знания и творческой мощи. Власть над людьми. Долго-, вечные станут властителями человечества. Такая возможность в ваших руках, господа. Можете использовать или упустить ее. Я кончил. (Садится.) Коленатый. Гм… Принадлежу я или, например, Грегор к этим наилучшим, избранным?
Прус. Нет.
Грегор. Но вы, конечно, принадлежите?
Прус. Теперь уже нет.
Грегор. Господа, оставим пустые разговоры. Тайна долголетия — собственность семьи Макропулос. Предоставьте этой семье поступать с рецептом, как ей вздумается.
Витек. Простите, то есть как?
Грегор. Рецептом будут пользоваться только члены этой семьи. Только потомки Элины Макропулос, кто бы они ни были.
Коленатый. И они будут жить вечно только потому, что произошли от какого-то бродяги или барона я шальной распутной истерички? Славная штука эта семейная собственность!
Грегор. Все равно!..
Коленатый. Мы имеем честь знать одного из членов этой семьи. Это… прошу прощенья… чёрт бы его взял — просто дегенерат какой-то. Милая семейка, нечего сказать!
Грегор. Как вам угодно. Пусть будут хоть кретинами или павианами. Пусть будут развратниками, вырожденцами, уродами, идиотами, чем хотите! Пусть будут воплощением зла. Это ничего не меняет: рецепт будет принадлежать им.
Коленатый. За-ме-чательно!
Доктор. (выходит из спальни). Все в порядке. Теперь ей надо полежать.
Гаук. Так, так, полежать. Очень хорошо.
Доктор. Пойдемте домой, господин Гаук, я провожу вас.
Гаук. Ах, у нас тут такой важный разговор. Пожалуйста, оставьте меня ещё немножко. Я… я… обязательно…
Доктор. Вас там ждут в коридоре. Не дурите, старина, а то…
Гаук. Нет, нет. Я… я… сейчас приду.
Доктор. Честь имею кланяться, господа. (Уходит.) Коленатый. Вы говорили серьезно, Грегор?
Грегор. Совершенно серьезно.
Кристина. (выходит из спальни). Говорите тише. Она хочет спать.
Коленатый. Поди сюда, Кристинка. Хотелось бы тебе прожить триста лет?
Кристина. О нет!
Коленатый. А если б у тебя в руках было средство для такой долгой жизни, что бы ты с ним сделала?
Кристина. Не знаю.
Витек. Дала бы его всем людям?
Кристина. Не знаю. А разве они стали бы от этого счастливее?
Коленатый. Но разве жить — это не великое счастье, девочка?
