За охлажденным кампари с содовой он узнал, что ее зовут Пруденс Девональд. Родилась она в Лондоне, изучала экономику в Оксфорде, много путешествовала с отцом, сотрудником министерства иностранных дел, и три года назад начала работать в ЮНЕСКО. В настоящее время в рамках программы Экономической комиссии по делам Африки посещала молодые африканские государства из числа тех, что выразили желание вступить в ООН, и следила за тем, чтобы деньги, получаемые из фондов на образование, тратились по назначению. Амброуз с удивлением узнал, что причиной ее поездки в Баранди, не планировавшейся ранее, стало сенсационное сообщение о событиях на шахте номер три.
Республика Баранди рекламировала себя как одного из наиболее прогрессивных членов Экономической комиссии по делам Африки с высоким уровнем образования для всех граждан. И разумеется, начальство Пруденс было весьма удивлено, узнав, что некий Гилберт Снук, человек, по-видимому, без каких бы то ни было прав преподавания, к тому же замешанный в угоне боевого самолета из другой страны, руководит школой при шахте. Задание носило деликатный характер, ибо определенные круги пытались приостановить дотации на образование в Баранди. Пруденс поручили разобраться в ситуации, обратив особое внимание на деятельность Гилберта Снука, и представить конфиденциальный доклад.
– Довольно большая ответственность для столь молодой женщины, - прокомментировал Амброуз. - Может быть, вы скрываете, что у вас каменное сердце?
– Я этого не скрываю. - Выражение лица Пруденс вдруг стало строгим и официальным, как у красивого, но в высшей степени функционального робота. - Видимо, мне следует сразу пояснить, что это я вас «подцепила» несколько минут назад. Отнюдь не наоборот.
Амброуз моргнул.
– Разве кто-то кого-то «подцепил»?
– А как это называется? Как принято говорить у вас в Америке?
– Пусть так. Но зачем я вам понадобился?
– Мне нужен был сопровождающий до Баранди, чтобы не тратить силы на отваживание всякого рода нежелательных элементов. - Она сделала глоток, не спуская с него пристального взгляда серых глаз.
– Благодарю. - Амброуз обдумал ее слова и обнаружил в них крупицу утешения. - Приятно сознавать, что я не отношусь к нежелательным.
– О, напротив, и даже в гораздо большей степени, чем обыкновенный ученый.
– Если предположить, что существует такая категория людей, как «обыкновенные ученые», - сказал Амброуз, испытывая чувство вины, словно выдавал себя за кого-то другого, - что заставляет вас думать, будто я к ним не отношусь?
– Ну, во-первых, ваши часы стоят по крайней мере три тысячи долларов. Продолжать?
– Не стоит. - Захваченный врасплох Амброуз не сумел справиться с собственным самомнением и добавил: - Меня привлекает ценность вещей, а не их цена.
– Уайльд.
Амброуз на секунду растерялся, решив, что он не расслышал, потом догадался.
– Это сказал Оскар Уайльд?
– Да, что-то вроде этого, - кивнула Пруденс. - В «Веере леди Уиндермир».
– Жаль. Я много лет подряд выдавал это изречение за свое. - Амброуз смущенно улыбнулся. - Бог знает, скольких людей я убедил в своей необразованности.
– Не беспокойтесь. Я уверена, у вас масса других достоинств. - Пруденс чуть наклонилась и неожиданно коснулась его руки. - Мне нравится ваше чувство юмора.
Настороженный открытием, что в таком безукоризненно женственном существе скрывается на самом деле сложная, сильная, трезвомыслящая личность, Амброуз взглянул на Пруденс в упор. Ее лицо не дрогнуло, но теперь он увидел в нем некую двойственность, открывающую ему два различных характера, словно на картине, построенной на оптической иллюзии, где, присмотревшись, можно заметить, как высота превращается в глубину. Пруденс интриговала его, восхищала и манила одновременно, и именно поэтому мысль о том, что его просто «подцепили», а потом, быть может, используют и бросят, терзала его все сильнее.
– А что случилось бы, откажись я играть роль чичероне, сопровождающего вас до Баранди? - спросил он.
– С какой стати бы вы отказались?
– Потому что я вам не нужен.
– Но я же объяснила, что нужны: отваживать нежелательных. Чичероне для этого и существуют.
– Я знаю, но…
– Какую-нибудь другую девушку вы бросили бы в такой ситуации?
– Нет, но…
– Тогда почему меня?
– Потому что я… - Амброуз запнулся и беспомощно затряс головой.
– Я могу сказать вам почему, доктор Амброуз, - произнесла Пруденс тихим, но твердым голосом. - Потому что я отказываюсь играть по старым правилам. Вы знаете, о чем я говорю. Всякий раз, когда нуждающаяся в помощи женщина принимает услугу от галантного мужчины, ситуация подразумевает - хотя это редко воспринимается всерьез - что, если все сложится удачно, она отблагодарит его соответствующим образом. Вы мне нравитесь, поэтому не исключено, что мы станем близки, если пробудем в Баранди достаточно долго, и вы не утратите интереса в моих глазах. Но это случится отнюдь не потому, что вы, скажем, открыли передо мной дверь или помогли донести чемодан до самолета. Я достаточно прозрачна?
– Прозрачна, как джин. - Амброуз сделал большой глоток. - Это, кажется, английское выражение?
– Да, но вы можете свободно употреблять американизмы. Я немало поездила по свету. - Пруденс одарила его еще одной из своих безукоризненных, ошеломляющих, лукавах улыбок.
Амброуз прочистил горло и окинул взглядом пропеченный солнцем пейзаж за окнами.
– Отличная погода, не правда ли?
– Ладно уж. Равенство действительно дало нам неравные шансы. - Пруденс достала новую сигарету и прикурила, позволив Амброузу поднести огонь. - Расскажите мне лучше, что вы собираетесь делать с этими дУхами. Изгонять?
– В данном случае это невозможно, - серьезно ответил Амброуз.
– В самом деле? У вас есть теория?
– Да. И я намерен проверить ее здесь.
Пруденс смотрела на него, не скрывая изумления, и это польстило Амброузу.
– А она объясняет, почему их можно увидеть только с помощью этих специальных стекол? И почему они поднимаются и опускаются?
– Однако вы следили за новостями.
– Разумеется. Но не томите же меня.
Амброуз прикоснулся кончиками пальцев к запотевшему от холода бокалу.
– Мне немного неловко. Вы ведь знаете, как художники не любят показывать свои картины до тех пор, пока не закончат работу. Примерно такие же чувства испытывают ученые к своим излюбленным теориям. Не хотят оглашать их до тех пор, пока не разложат все по полочкам.
– Понимаю. - Пруденс приняла отказ на удивление спокойно. - Придется подождать, когда об этом расскажут по радио.
– А, черт, так и быть, - сказал Амброуз. - В конце концов, какая разница? Я уверен в своей правоте. Объясняется все довольно сложно, но, если хотите, я попытаюсь.
