— И неудивительно. Шекспир был человеком.
Заммис встал, подошел к очагу и уселся напротив меня.
— Он был философ, такой, как Мистан или Шизумаат?
— Отнюдь. Он писал пьесы — все равно что рассказы, только их надо разыгрывать.
Заммис потер подбородок.
— А ты помнишь что-нибудь из Шекспира?
Я поднял палец.
— «Быть иль не быть, вот в чем вопрос».
Драконианин отвалил челюсть, после чего кивнул.
— Да. Да! Быть иль не быть, вот уж действительно вопрос! — Заммис всплеснул руками. — Откуда мы знаем, что за пределами пещеры ярится ветер, если нас там нет и мы этого не видим? Бушует ли море, если нас нет на берегу и мы ничего этого не наблюдаем?
— Конечно, — уверенно сказал я.
— Но, дядя, откуда нам это известно?
Я покосился на драконианина.
— Заммис, ответь-ка мне на один вопросик. Истинно или ложно следующее суждение: «Все, что я сейчас говорю, неправда»?
Заммис похлопал веками.
— Если это неправда, значит, суждение истинно. Но… если оно истинно… суждение ложно, но… — Заммис опять моргнул, потом возобновил прерванное занятие — принялся втирать жир в палатку. — Мне надо подумать, дядя.
— Подумай, Заммис.
Он размышлял минут десять, затем проговорил:
— Суждение ложно.
Я улыбнулся:
— Но ведь суждение именно это и утверждает, а следовательно, оно истинно, однако… — Разгадки я ему не раскрыл. Ох, самодовольство, ты ввергаешь в соблазн даже праведников.
— Да нет же, дядя. Суждение в данном конкретном контексте бессмысленно.
Тут уж я пожал плечами.
— Понимаешь, дядя, это суждение исходит из предпосылки, будто существуют некие мерила истинности и ложности, самоценные и не зависящие от всех иных критериев. По-моему, в Талмане логика Луррвены высказывается по этому поводу однозначно, и если приравнять бессмысленность к ложности, то…
— Да, тут такое дело… — вздохнул я.
— Понимаешь, дядя, прежде всего надо условиться о том, в каком контексте твое суждение имеет смысл.
Я подался вперед, насупился, почесал в бороде.
— Понятно. А еще утверждают, что яйцеклетка курицу не учит.
Заммис как-то косо на меня посмотрел и уж совсем опешил, когда я повалился к себе на тюфяк, по-дурацки гогоча.
— Дядя, почему в роду Джерриба повторяются только пять имен? Ты ведь говорил, что в человеческих родословных чередуются множество имен.
Я кивнул.
— Пять имен рода Джерриба — это всего лишь символы, носители же должны украсить их деяниями. Важны деяния, а вовсе не имена.
— Гоциг приходится родителем Шигену, точно так же как Шиген приходится родителем мне.
— Конечно. Ты ведь это вызубрил наизусть.
Заммис сдвинул брови.
— Значит, когда я стану родителем, мне придется назвать своего маленького Тай?
— Да. А Тай назовет своего малыша Гаэзни. Чем ты здесь недоволен?
— Я бы хотел назвать своего ребенка Дэвидж, в твою честь.
Я улыбнулся.
— Имя Тай носили великие банкиры, коммерсанты, изобретатели и… впрочем, ты все это знаешь наизусть. А имя Дэвидж мало чем ознаменовано. Подумай, как много потеряет Тай, если ты не назовешь его Таем.
Заммис немного подумал и согласился.
— Дядя, как по-твоему, Гоциг еще жив?
— Насколько мне известно, жив.
— Какой он?
Я стал припоминать рассказы Джерри о его родителе Гоциге.
— Он преподавал музыку, он очень сильный. Джерри… Шиген говорил, что его родитель пальцами гнет железные брусья. Кроме того, Гоциг держится с большим достоинством. Думаю, в эту минуту Гоцигу очень грустно. Ведь он, наверное, считает, что род Джерриба угас.
Заммис помрачнел, его желтые бровки сошлись воедино.
— Дядя, нам во что бы то ни стало надо попасть на Драко. Мы должны сообщить Гоцигу, что род продолжается.
— Попадем и сообщим.
Истончался зимний лед, были готовы и башмаки, и палатка, и рюкзаки. Мы завершали отделку новых утепленных костюмов. Поскольку Джерри давал мне Талман лишь на время, ныне золотой кубик висел на шее у Заммиса. Драконианин то и дело вытряхивал из кубика крохотную золотистую книжицу и читал ее часами.
— Дядя!
— Что?
— Почему дракониане говорят и пишут на одном языке, а люди на другом?
Я рассмеялся.
— Заммис, люди говорят и пишут на множестве языков. Английский — лишь один из них.
— Как же люди разговаривают между собой?
— Не всегда они разговаривают, — уточнил я. — А уж если разговаривают, то прибегают к услугам переводчиков — людей, владеющих обоими языками.
— Мы с тобой владеем и английским, и драконианским; можно ли теперь считать нас переводчиками?
— Пожалуй, можно, только для этого надо сыскать такого человека и такого драконианина, которым захотелось бы побеседовать между собой. Помни, идет война.
— Как же прекратится война, если они не побеседуют?
— Надо полагать, рано или поздно побеседуют.
Заммис улыбнулся.
— Пожалуй, я не прочь бы стать переводчиком и посодействовать прекращению войны. — Драконианин отложил шитье и разлегся на своем новом тюфяке. — Дядя, а как по-твоему, за лесом мы кого-нибудь отыщем?
— Надеюсь.
— Если отыщем, полетишь со мной на Драко?
— Я ведь обещал твоему родителю, что полечу.
— Нет, я имею в виду — потом. После того как я произнесу свою родословную, что ты станешь делать?
— Не знаю. — Я задумчиво воззрился на огонь. — Война может долго еще мешать нам вернуться на планету Драко.
— А что потом?
— Скорее всего, опять военная служба.
Заммис приподнялся на локте.
— Опять станешь истребителем?
— Конечно. Это все, что я умею делать.
— И будешь убивать дракониан?
Тут уж я отложил шитье и пристально вгляделся в драконианина. С тех пор как мы с Джерри оттузили друг друга, многое изменилось — больше, чем я воображал. Я качнул головой.
— Нет. Наверное, я вообще не буду пилотом… военным. Может, подыщу работу в гражданской авиации. — Я пожал плечами. — А может, и выбирать-то не придется — начальство само за меня выберет.
Заммис сел и на какое-то время замер; потом встал, подошел к моему тюфяку и опустился рядом со мной на колени.
— Дядя, я не хочу с тобой расставаться.
— Не говори глупости. Ты попадешь к своим. Тебя будет окружать родня — отец твоего родителя Гоциг, братья Шигена, их дети… ты меня напрочь позабудешь.
— И ты меня?
Я заглянул в желтые глаза и погладил Заммиса по щеке.
— Нет. Я тебя не забуду. Но только учти, Заммис: ты драконианин, а я человек, следовательно, мы с тобой в разных лагерях Вселенной.
