Кип невольно закрыл глаза. Когда он заставил себя открыть их вновь, пенистая масса уже впиталась в ковер. Пахло как на винокуренном заводе или пивоварне; везде валялись неровные осколки стекла и мокрые клочки бумажного пакета. На ковре было сплошное месиво, и даже более того — это была чистая инстинктивная квинтэссенция трагедии. Отобранные конфеты, утопленный котенок…
Мусор, мусор…
Горячие слезы брызнули у него из глаз. Затем он почувствовал спазм ярости; затем ничего, кроме медленных волн ощущений, которые раскачивали его онемелое тело.
Кто-то тряс его за плечо.
— Кип, Кип!
Он заморгал и прищурился.
— Что?
— Ты заснул.
— Это хорошо. — Он был в состоянии, как будто ему что-то снилось — нечто томно-приятное, которое уплывало из него теперь, как мыльные пузыри. Опасность. Эта ожидающая тишина внутри него… Он потер ладонями лицо. — Нэнси, дай таблетку. Маленькую, беленькую.
— Подожди минутку. — Она вернулась с таблетками, с двумя, стаканом воды и соломинкой, которая Бог весть откуда взялась — наверное, она принесла ее вместе с пивом.
Свет на улице постепенно становился все ярче. Сколько времени он пробыл в ящике — два часа? Три? Когда-то люди переносили такие пытки днями, без перерывов. Если они могли вынести эти пытки, то и он сможет.
«Я останусь здесь навсегда, — сказал он им. —» Если вы уйдете и вернетесь, я опять залезу в ящик. Пока вы будете оставаться во мне, то, пока я буду жив, я буду подвергать себя этим мукам «.
Возникло ощущение давления внутри него… и еще чего-то, какое-то движение поблизости. Это тревожило; он напрягался, чтобы ощутить, понять, что это такое, но не мог.
Давление росло.
— Хорошо, молокосос, — сказал один из голосов.
Что-то взорвалось, затем Кип ощутил резкий, сильный порыв нематериального движения.
Вторая группа жильцов исчезла.
И тут же появилась третья.
Когда он так набирался, как теперь, он мог, конечно, все еще слышать голоса, но они были очень далекими и он не должен был их слушать. Он видел маленькие голубые лица, невнятно и гневно что-то говорящие время от времени, когда он забывал о них и смотрел в зеркало над баром. Им очень не нравилось то, что он не слушал их, но тут уже они ничего не могли поделать. Они хотели, чтобы он был пьян, по крайней мере так хотело большинство из них, но им не нравилось, что он при этом становится несговорчивым.
Забавно, раньше он никогда не любил напиваться. Он мог это сделать, может быть, один или два раза в году, потому что это ему не нравилось. Теперь это был образ его жизни, с высоким тонким пением в ушах и мозгами, легкими, приятными и яркими, как сумасшедшая звезда.
И выпивка был бесплатной, потому что никто вообще не замечал, что он здесь.
Кип подавился и выплюнул недожеванный арахис прямо себе на куртку, на старое пятно от спиртного. Он автоматически стряхнул его, отмечая, какими тонкими стали его пальцы. Он сильно похудел за несколько последних дней, и его вещи смешно висели на нем. И он не беспокоился о том, чтобы побриться, или помыться, и это было теперь для него нормально. Это было прекрасно, потому что когда он забывался и смотрел в зеркало над баром, он видел там лицо, которое не мог узнать, это было лицо какого-то другого парня с этими маленькими голубыми монстрами, разместившимися у него на плечах.
Единственной проблемой было…
Единственной настоящей проблемой было…
Единственной проблемой было то, что не с кем было подраться. Именно это. Именно этого голоса хотели от него больше всего, а он не мог, потому… Хорошо, ну что за удовольствие бить кого-то, кто даже не знает, что ты находишься здесь, и не может дать отпор? Это называется — удить рыбу в бочке. Кип мог безнаказанно сбить с ног любого. Этот огромный парень в кожаной куртке, сидящий спиной к бару, вертел в руке стакан, как наперсток. Кип мог стать прямо перед ним, и отвесить ему оплеуху, и опрокинуть содержимое стакана ему на куртку. Но он не будет этого делать.
— …ударь его, все равно ударь этого вшивого…
— Заткнитесь.
Была и другая проблема, но Кип уже не помнил, что это за проблема. Он не хотел помнить о том, что он не хотел знать о ней, вот в чем было дело. И это срабатывало прекрасно, потому что, когда он был так сильно пьян, он не мог помнить, что это такое, что он не хочет помнить о том, о чем он не хочет знать. Только время от времени это волновало его и это имело отношение к…
Никогда не вспоминай о ней.
Кто это она?
Это несущественно.
В любом случае пора выбираться из этого поганого кабака.» Разбей зеркало «. Вот это правильно! Он взял бутылку с пластиковым горлышком, все еще тяжелую, так как он глотнул из нее всего только четыре раза, и запустил ее в красивую звезду из белого стекла. Среди бутылок пошло как бы эхо от трескающегося льда: цок-цок-цок… Он увидел, что все головы в комнате как по команде повернулись в ту сторону. И это было то, что надо. Он покинул это место, довольный тем, что всегда находится словно в островке чистого пространства посередине толпы, куда бы он ни направлялся. И мокрая после дождя улица была все такой же темной в промежутках между холодными фонарями, и такой же убогой и тоскливой, как была она и раньше.
Пусть себе ломают головы.
Он шел по улице, заглядывая в бары, но в них во всех висели уже разбитые зеркала; так он помечал их, чтобы не заходить в один и тот же паршивый кабак дважды. Если они вешали новое зеркало, ну что же, он мог пропустить у них несколько стаканчиков и опять разбить зеркало. Но потом они стали просто снимать разбитые зеркала и не вешать новых, и ему стало не хватать баров.
Варьете через дорогу было закрыто; это было то самое, в котором он прошлый раз бросал яйца, а затем пришел на следующий вечер и лил зельтерскую воду на девочек и бесчинствовал, потому что они должны были показывать что-нибудь лучшее, а не это поганое, неряшливое представление. Варьете, расположенное выше на квартал, все еще работало, но он видел их представление и оно было ненамного лучше. Мир катится собакам под хвост. Варьете с тремя дряблыми стриптизерками, из которых каждая настолько стара, что годится следующей в матери, господи Боже! И крошечная порция виски за полдоллара. А вот раньше можно было заплатить никель и глотать прямо из шланга, и человек, который умеет задерживать дыхание, мог отвалиться от шланга только будучи уже в доску пьяным. И не с кем завести честную драку.
Он прошел мимо двух полицейских, идущих парой и свирепо смотрящих в другую сторону, а затем через полквартала еще мимо двоих. Здесь располагался магазин, в котором продавали грязные журнальчики, сейчас он был заперт на висячий замок. Здесь он учинил бумажную снежную бурю. А вот магазин пластинок, в котором он разбил все пластинки. На окне ломбарда были закрыты ставни, а было время, он видел здесь наручные часы, как раз такие, как хотел, и где, к черту, эти часы теперь? Он ощупал свое костистое запястье. Ничего нет. Он, наверное, бросил их в канализационный люк или еще куда-то.
