— Ах ты, сука! Сейчас ты…
Что должно случиться сейчас, Лоренс досказать не успел, потому что объявился еще один гость, не нуждавшийся в представлении. Он считался самым опасным убийцей, какого только знал Пацифис. Его звали Фирр, и его имя стояло в одном ряду с именами великого гладиатора Керла Вельхоума и Космического Негодяя Тана О'Брайена. Подобно этим двоим, на своем счету Фирр имел не одну сотню жертв, хотя суду удалось доказать его виновность менее чем в десятке убийств. На деле их было много больше, и все знали об этом, потому что Фирр неизменно оставлял на месте преступления свою визитную карточку. Нет, он не бросал на хладные трупы пиковых тузов и не рисовал кровью кабалистические знаки. Он вообще был чужд нездорового тщеславия. Его выдавал почерк — обстоятельство, с которым ничего невозможно поделать, особенно когда речь заходила о Фирре. Дело в том, что Фирр убивал свои жертвы голыми руками, разрывая их на части. Поэтому взоры присутствующих, и мой в том числе, невольно устремились на чудовищные пальцы Фирра — длинные, гибкие, словно у пианиста, толстые и сильные, будто у молотобойца. Фирр почувствовал эти взгляды и ухмыльнулся. Подойдя ко все еще пребывавшему на полу Лоренсу, он положил руку на плечо насильника и легко, без видимых усилий поставил того на ноги. Потом Фирр неторопливо сел на место, каковое предусмотрительно освободил для него коротышка с тоненькими усиками, и скрестил руки на груди. Весь облик Фирра выражал скуку.
За Фирром привели еще одного заключенного, и в итоге нас стало двенадцать, а затем отворилась небольшая дверь, искусно сокрытая в стене за столом, и появился человек, которого ни один из нас не знал до того, как очутился здесь и которого теперь знали все. Его звали Лаун Толз, он был начальником тюрьмы Сонг.
Лично мне довелось видеть Толза всего раз, но и этого раза оказалось достаточно, чтобы возненавидеть его. Толз был ярко выраженным мизантропом с замашками садиста. Он умел ненавидеть ничуть не меньше, чем самые отъявленные головорезы, заключенные в одиночных казематах, и выказывал свою ненависть со сладострастием. Он не смог бы жить среди нормальных людей, и потому Совет подобрал для Толза самое подходящее место, какое только можно было придумать для такого выродка, — тюрьму. Толз добровольно заключил себя в керамобетонное подземелье, сделавшись его повелителем. Ненависть была главным и единственным его чувством. Ненависть определяла его поступки, ненависть определяла его натуру, ненависть определяла саму его внешность. Вообразите себе человека шести футов ростом, неестественно худого, с желтым плоским лицом, накрепко стиснутыми губами и немигающими, по-змеиному круглыми глазами — и вы поймете, что представлял собой Толз.
При появлении начальника тюрьмы все мы разом умолкли, насторожившись. Я поймал себя на том, что хочу встать, и не без труда подавил в себе это желание. Толз моментально оценил, какое впечатление произвел на нас, и растянул тонкие бледные губы в подобии улыбки. Ему нравилось, что его боятся. Не сводя с нас немигающих глаз, начальник тюрьмы придвинул кресло и устроился в нем. Вошедший следом толстяк из Корпорации Иллюзий уселся рядом. На какое-то время установилось молчание. Толз неторопливо ощупал своих подопечных глазами, причем его взгляд надолго застывал на каждом, после чего соизволил, наконец, разлепить губы:
— Ну здравствуйте, подонки!
— Здравствуйте, господин начальник Толз! — нестройно выкрикнули наши глотки положенные слова приветствия.
— Не скажу, что рад встрече, но мне приятно видеть вас здесь, а не на свободе!
Мы придерживались иного мнения, однако по вполне понятным причинам возразить никто не осмелился. Мы попытались отмолчаться, и это, похоже, задело Толза.
— Ну что молчите, подонки?! Вам что, нечего мне сказать?
— А что говорить, начальник? — лениво процедил сидящий передо мной Фирр.
Дерзкий был немедленно вознагражден пристальным взглядом, в орбиту которого невольно попал и я.
— Правильно! — согласился Толз. — Правильно, Фирр! Вам нечего сказать! Вас сунули сюда, чтобы вы молчали. И я надеялся, что вам не удастся сказать ни слова до самой вашей смерти, но кое-кто из умников в Совете думает иначе. Они готовы дать вам шанс увидеть солнце. Что скажете на это, мерзавцы?
— Мы уже сказали, начальник! — крикнул все тот же Фирр. — Какого хрена тебе нужно еще? Сапог в задницу?
Начальник тюрьмы позеленел от злобы:
— Шутим? Ты у меня сейчас дошутишься, Фирр! Я засуну тебя так глубоко, что ты оттуда никогда не выберешься!
Толз хотел прибавить еще что-то, но тут вмешался толстяк Версус:
— Не стоит принимать так близко к сердцу невинную реплику, господин Толз! Разрешите мне поговорить с ними самому!
Недовольно покосившись на толстяка, начальник тюрьмы уступил, но с видимой неохотой:
— Пожалуйста.
Получив столь милостивое дозволение, представитель Корпорации поднялся. Вновь бросилось в глаза, какой он толстый и маленький, — диспропорция, особенно уродливая в глазах тех, кто походил скорей на исхудалых собак, нежели на людей. На тюремном пайке жирок не нагуляешь. Расплывшись в самой широкой улыбке, какую только можно было вообразить, Версус обратил на нас свое благосклонное внимание.
Для начала он весьма напыщенно поздравил своих слушателей с «отважно принятым решением», после чего завел долгую, нудную речь насчет великого дела, какое нам предстоит свершить, старательно напирая на то обстоятельство, что мы будем истреблять друг друга ради высокой цели и потому нас должна переполнять радость от осознания, осмысления и тому подобное.
Не думаю, что хоть кто-то из игроков слушал эту навевающую скуку галиматью. Каждый ждал, когда же толстяк перейдет к делу, и, пока была такая возможность, изучал своих соседей — украдкой или явно оценивая их уже не как предполагаемых, а как реальных противников. Нельзя сказать, чтобы увиденное настроило меня на оптимистичный лад. Не считая двух-трех человек, все остальные были сложены покрепче, чем я, и, надо полагать, обладали недюжинной силой. Этих молодчиков содержали в общих камерах, где и кормежка была получше, да и можно было позволить себе поразмяться. Очкастый доктор не соврал — мои шансы победить этих здоровяков были призрачны. Оставалось надеяться лишь на ловкость да на удачу. К сожалению, первой я не обладал, а вторая мне частенько изменяла. Но всем прочим игрокам вовсе необязательно было знать об этом. Для них я был Дипом Бонуэром, бывшим заключенным категории «А», номер «Н». Подобное сочетание символов было лучше любой рекомендации.
