Человек в белом костюме.
Он падает, точнее — катится кубарем по скальному спуску. Дальше обрыв, смерть.
Две параллельные мысли: «Господи, это же надо умудриться — упасть с мостика» и «Там везде силовые ограждения, об этом упоминал экскурсовод… Несчастье исключено».
Мощный толчок, который перебросил тело через полутораметровые перила. Вопреки мыслям, вопреки уверенности.
Какое-то неестественно долгое падение. Наперерез тому, в белом. Удар о землю. Резкая боль в колене.
И… радостное лицо «жертвы неосторожности», которая, оказывается, уже никуда больше не падает, а, помогая Илье подняться, приговаривает: «Великолепный прыжок, великолепный! Полная безрассудность! Очень рад. Давайте скорее знакомиться: Я — Юджин… У вас великолепно развит инстинкт человечности. Очень рад!»
«Почему именно инстинкт?» — удивился Илья.
«Да потому, что умом вы понимали — здесь некуда падать, везде силовые ограждения. И тем не менее прыгнули… Я уже раз двадцать здесь „падал“, объяснял Юджин, откровенно любуясь Ильей. — Вы — второй, в ком нужный мне инстинкт оказался сильнее рассудка».
«Нарочно?» — Илья не знал: рассердиться ему или тоже улыбнуться.
«Понимаете, — Юджин стал серьезным. — Мы знаем, каким должен быть настоящий Садовник. Но дело наше новое, тонкое и какой-либо методики отбора в Школу пока не существует. Приходится экспериментировать…»
Юджин… Милый искатель «самородков». Прошло немногим более трех лет и твой бывший ученик сам уже ищет «самородки». И находит.
— Поглядите-ка на него, — услышал он голос Юджина. — Развалился себе в кресле и спит.
Комната как бы продлилась. Там, в ее нереальном продолжении, открылись глубокая лоджия и старый сад, над которым всходило солнце (далеко же ты, Птичий Гам!). Еще дальше сад переходил в парк, где были и широкие аллеи, посыпанные зернистым, будто крупная соль, песком, и сумеречные тропинки…
На лоджии за шахматным столиком сидели оба наставника. Гарт улыбался, как всегда всепрощающе и радостно, — Иван Антонович глядел серьезно, даже чуть сочувственно.
— Я не сплю, — сказал Илья. — Я готовлюсь к докладу. У меня редкий «самородок».
Гарт вскочил — с доски посыпались фигуры.
— Настоящий?
— Я же говорю — редкий, — Илья нарочно тянул время, чтобы подразнить руководителя Школы. Юджин понял это и взмолился:
— Перестань, Плюша. Скорее рассказывай, кто он и как его зовут.
Об Армандо они толковали добрых полчаса. Юджин, припомнив и взвесив все свои планы, заявил, что через месяц, то есть в октябре, он самолично прилетит к Илье и в два счета разлучит Армандо и с историей, и с Птичьим Гамом.
— А теперь о главном, друзья, — сказал Иван Антонович, понимающе поглядывая на стажера. — Как поживает твой Анатоль?
— Я многое узнал о нем, — охотно ответил Илья, мысленно сортируя известные ему факты. — Нашел его друзей. Кстати, неделю назад к Жданову отправилась группа молодых монументалистов, с которыми он здесь работал. Шесть человек.
— Отлично! — кивнул наставник. Упреждая его вопрос, Илья добавил:
— Нет, ребята ничего не знают. У них там свои дела. Творческие.
— Можно подумать, что ты не имеешь никакого отношения к этому «десанту», — подключился к разговору Юджин. Он все еще радовался находке Ильи.
— Кроме того, я хочу повидаться с Ириной, — продолжал Илья. — Слишком много замыкается на ней линий судьбы моего подопечного.
— Цветисто, но верно, — согласился Иван Антонович. — И что дальше?
— Дальше — сам Анатоль. В любом случае мне надо выходить на личный контакт. Но как, каким образом? Одно чувствую — в открытую пока нельзя, не время.
— Не перестаю удивляться, — покачал головой Юджин. — Послушаешь тебя мудрец, голова. И та же самая «голова» берет контур поливита… Все, все молчу, — засмеялся он. — Кто старое помянет…
Иван Антонович забарабанил пальцами по шахматной доске.
— А что, — начал он задумчиво, — если мы организуем выставку? Небольшую. Эдак в масштабах Европы. Живопись, скульптура, архитектурные жанры… Дадим Анатолю кусок работы. Планировка залов, например, каталоги, программы для системы «Инфор»… Отказаться он не откажется — просьба общества. К таким вещам у нас уважение врожденное… Там и свидитесь.
— Европейская выставка? — удивился Илья. — Ради одного человека?
— Почему — ради одного? — в свою очередь удивился наставник. — Выставка сама по себе дело нужное. Да если бы и ради… Какая разница — ради одного или ради тысячи?!
— Я понимаю, — согласился Илья. — Но одно дело слушать в Школе лекции по теории добрых деяний и совсем другое, когда уже сам творишь их, когда начинаешь привлекать себе в помощники сотни людей, распоряжаться их временем…
— Ты говоришь сейчас то, — Юджин прищурился, — о чем мы вам твердили три года подряд. Да, совершить доброе деяние нетрудно. Трудно определить меру его доброты. Где, например, избыток доброты перерастает в зло? Где вместо исполнения желаний надо потребовать от человека максимум дисциплины этих самых желаний? Где кончается дисциплина мысли и чувств и что считать принуждением?
— Примерно, — кивнул Илья. Он вспомнил вдруг темпераментную речь Славика, которую тот в Школе держал перед каждым новичком: «Садовник должен мыслить масштабно. Представь: если для счастья одного человека потребуется махнуть рукой на последнюю заповедную пустыню — старушку Сахару, — махнуть и засеять ее тюльпанами, то человечество пойдет на такую жертву». На самом деле Славик, конечно, думал о человечестве гораздо лучше, однако новичков такая немыслимая «щедрость» поражала.
«Мы можем действительно много, — подумал Илья. — И это не исполнение прихотей. Это осознание своей силы: Ведь только теперь, когда древний и мудрый принцип „все для человека, все во имя человека“ очистился от всех потребительских акцентов, только теперь он засиял невиданным гуманизмом, наполнился новым, высшим содержанием»…
— Примерно, — повторил Илья. — После неудачного экзамена я осторожничаю, это правда. Чувство меры, конечно, великая вещь… Но я затягиваю подготовку, а уже пора действовать.
— Пора, — согласился Иван Антонович. И добавил: — Не переживай, сынок. Все будет хорошо. И планы у тебя дельные.
Юджин, как всегда, попрощался улыбкой.
Гуго объявился по браслету связи и, не дав Илье даже поприветствовать себя, сыпанул:
— Слушай, Ил. Я тебе из Львова звоню. Я сейчас вылетаю. Да, да, уже лечу. Буду минут через сорок. Так что ты меня жди. Я тебе везу кучу подарков. Во-первых, привет от своей жены. И не спрашивай ее больше, почему мы живем в разных городах. Так интересней, но тебе этого не понять… Во-вторых, я добыл для тебя… Ну, что, что ты волнуешься? Да, ту самую голограмму. Береза, первый сбор сока… Так ты не уходи, Ил. Гулять пойдем. Вместе. Я тебе девушек наших покажу. Тс-с-с, о девушках пока ни слова. Я еще в зоне видимости, вон Высокий Замок… Да, кстати о твоем подопечном. Ты его «досье» слушал? Нет?
