– Давай, – сказала она, – родись мне.
Странная фраза. «Транзитовская чепуха», как я узнал позднее. Я склонился над ней и ее стройные сильные бедра обхватили меня и я вошел в нее.
Наши тела двигались вверх и вниз, назад и вперед. Мы принимали то одну позу, то другую, безрадостно исполняя стандартный репертуар. Ее искусство было огромным, но в ее манере делать это была заразительная холодность, которая передавалась мне, и я чувствовал себя машиной, цилиндром, без устали толкающим поршень, так что я спаривался без удовольствия и почти бездумно. Что она могла получить от этого? Я предполагал, что немного. Это потому, что на самом деле ей нужна была Сундара, как я думал, и перепихнуться со мной было для нее единственным шансом побыть с НЕЙ. Я был прав и в то же время неправ, так как со временем я узнал, что стальная холодность мисс Ярбер была не столько отражением отсутствия интереса ко мне, сколько результатом учения Транзит. Сексуальность, говорили их прокторы (учителя), задерживает существо здесь и сейчас и откладывает переход, а переход (транзит) есть все: неподвижное состояние есть смерть.
Следовательно, вступайте в сожитие, если вам необходимо или если вы таким способом стремитесь к достижению большей цели. Но нельзя растворяться в экстазе, чтобы не позволить себе увязнуть в болоте непереходного состояния.
Даже так. Наш ледяной налет удовольствия, казалось, тянулся уже неделю.
Затем она закончила или позволила себе закончить быстрым и спокойным трепетанием, и я с молчаливым облегчением вытолкнул себя из границ в окончание. Мы откатились друг от друга, тяжело дыша.
– Я хочу бренди, – сказала она через минуту.
Я достал коньяк. Издалека доносились стоны и вздохи более ортодоксального удовольствия: их производили Сундара и Фридман.
Каталина сказала:
– Ты очень компетентен.
– Благодарю, – ответил я неуверенно. До этого никто не говорил мне ничего такого. Я раздумывал, как ответить и решил не проявлять взаимности.
Коньяк для двоих. Она села, скрестила ноги, пригладила волосы и отхлебнула бренди. Она выглядела холодной, спокойной, как будто полового акта и не было. И все же она странно светилась сексуальной энергией; она казалась совершенно удовлетворенной тем, что мы сделали.
– Я имею ввиду, что ты был великолепен, – сказала она. – Ты делал это сильно и бесстрастно.
– Бесстрастно?
– Не увлекаясь. Я должна сказать, что ценю это. В учении Транзита неувлеченность – это именно то, к чему мы стремимся. Все процессы Транзита работают на создание постоянного движения, на постоянное эволюционное изменение. И если мы позволяем себе пристраститься к чему-нибудь здесь и сейчас, например, пристраститься к эротическому удовольствию, или к богатству, или к чему-нибудь, что привязывает нас к нетранзитному состоянию…
– Каталина…
– Да?
– Я вымотан. Я не хочу сейчас заниматься теологией.
Она улыбнулась:
– Привязываться к беспристрастности – самая большая глупость. Я милосердна. Больше не говорю о Транзите.
– Я благодарен.
– Как-нибудь в другой раз. С тобой и Сундарой вместе. Я бы хотела объяснить наше учение, если…
– Конечно, – сказал я, – но не сейчас.
Мы выпили, покурили, и оказалось, что опять приступили к прелюбодейству – теперь уже ей хотелось преодолеть мою напряженность – в этот раз она уже не так твердо держалась своих принципов, и наш акт уже меньше напоминал спаривание, а больше был похож на акт любви.
К рассвету появились Сундара и Фридман. Она выглядела лоснящейся и сияющей, а он высушенным до костей и даже чуть ошеломленным. Она послала мне поцелуй через двенадцатиметровую пропасть: привет, любовь, привет, я люблю тебя больше всех. Я подошел к ней, и она крепко прижалась ко мне, я куснул ее за мочку уха и сказал:
– Повеселилась?
Она мечтательно кивнула. Фридман, наверное, оказался искусным не только в финансовых делах.
– Он с тобой говорил о Транзите? – хотел я знать.
Сундара покачала головой. Она пробормотала, что Фридман еще не принял Транзит, хотя Каталина работает над ним.
– Надо мной она тоже работала, – сказал я.
Фридман развалился на кушетке, тупо глядя остекленевшими глазами на восход над Бруклином. Сундара была увлечена классической эротологией Хинду, и для любого мужчины это было бы изнуряющее приключение.
"… Когда женщина обвивается вокруг своего любовника, как змея вокруг дерева, и притягивает его голову к своим жаждущим губам, если она затем целует его с легким шипящим звуком «сут-сут» и смотрит на него долго и нежно широко открытыми глазами, полными желания, такая поза известна под названием «Кольцо Змеи…» – Кто будет завтракать? – спросил я.
Каталина криво улыбнулась, Сундара просто наклонила голову, Фридман смотрел без энтузиазма.
– Позже, – едва прошептал он. Сожженная оболочка человека.
"… Когда женщина кладет одну ступню на ступню своего любовника, а другую – на его бедро, когда она одной рукой обвивает его шею, а другой его чресла, и мягко выпивает свое желание, как будто она хочет вскарабкаться на ствол его тела и сорвать поцелуй – это называется «Карабкаться на дерево…» Я оставил их лежать в разных частях гостиной и отправился принимать душ. Я не спал, но мой мозг был свежим и бодрым. Странная ночь, деловая ночь: я чувствовал себя более активным, чем во все предыдущие недели, я чувствовал стохастическое щекотание, толчки ясновидения, которые предупреждали меня, что я двигаюсь к преддверию новой трансформации. Я включил душ в полную силу, бьющую по телу с максимальным вибрационным очарованием, ультразвуковые волны включились в пульсацию моей возбужденной нервной системы и вызывали видения новых миров для завоевания.
В гостиной никого не было, кроме Фридмана, все еще лениво лежащего обнаженным, с бездумным взглядом на кушетке.
– Куда они пошли? – спросил я.
Он вяло махнул пальцем в сторону мастера. Итак, Каталина в конце концов забила свой гол.
Ожидалось, что теперь я распространю свое гостеприимство на Фридмана?
Мой бисексуальный коэффициент был низким, он сам не вызывал во мне ни тени веселья. Но нет, Судара размонтировала его либидо: он не высказывал никаких признаков жизни, кроме полного истощения.
– Вы счастливчик, – пробормотал он, помолчав. – Какая очаровательная женщина… какая… очаровательная… – я даже подумал, что он обкурился, -…женщина. Она продается?
– Продается? – в недоумении спросил я.
Его голос звучал серьезно.
– Я говорю о вашей восточной рабыне.
– О моей жене?
– Вы купили ее на рынке в Багдаде. Даю за нее пятьсот динаров, Николс.
– Не пойдет.
– Тысяча.
