"Думаешь, я лгу?"
"Я думаю, здесь наркотики в еде... в воздухе. Или еще в чем-то. Должен быть какой-то механизм. Какое-то рациональное объяснение."
"Чему? Моему безумию?" Она прислонилась спиной к стене, чтобы видеть меня лучше. "Это непорядочно с твоей стороны."
"Как это, непорядочно?"
"Ты станешь счастливее, если будешь думать, что я транссексуал после операции? Это моя иррациональная вера оттолкнула тебя? Пожалуйста!" Она играла кончиками своих волос. "Предположим, что я тебе сказала правду. Предположим, что с тобой я такая, какой ты хочешь, чтобы я была. Которой я сама хочу быть. Разве это более противно, чем если мой пол есть результат хирургии?"
"Но это неправда."
"Предположи, что правда." Она сложила руки и ждала.
"Я не знаю, что это значит. Но это не..."
"А теперь предположи, что именно тогда, когда мы начали устанавливать что-то прочное, ты разрываешь все на куски?" Голос ее чуть задрожал. "Во что это превращает тебя?"
"Бьянка..."
"Это превращает тебя в глупца! Но тогда, конечно, я живу в навеянной наркотиком фантазии, которая привела тебя к экзистенциальному противоречию."
"В любом случае", сказал я, "наверное, я дурак."
Было невозможно прочесть ее лицо на таком расстоянии, но я знал что ее выражение перемещается между гневом и отчаяньем.
"Ты в порядке?", спросил я.
"Боже! Что с тобой?" она зашагала к двери, остановилась в проходе, она стояла молча, казалось, довольно долгое время, глядя на пол, потом искоса взглянула на меня. "Я хотела кое-что доказать тебе сегодня, но я вижу, что доказательство это испугает тебя еще больше. Тебе надо научиться принимать вещи какими они есть, Томми, или ты не сможешь принять свое время. Ты не обманешь никого, кроме самого себя."
"Я обманываю себя? Что это за шутка?"
Она повела рукой на фреску. "Ты думаешь, что все тобою нарисованное, это ложь. Не отрицай этого. Ты думаешь, что это надувательство. Но когда я уйду, это будет единственной живой вещью в комнате." Она наполовину прошла в дверь, помедлила, а потом еле слышным голосом добавила: "Прощай, Томми."
x x x
Я испытал некоторое облегчение после визита Бьянки, некую эмоцию, рожденную моим ощущением, что теперь наши отношения непоправимо разрушены и я смогу полностью переключить свое внимание на побег; но мое облегчение прожило недолго. Я не просто оказался неспособен избавиться от мыслей о Бьянке, и даже продолжал проклинать себя как за то, что бросил ее, так и за то, что вообще связался с ней - словно бы я погружался все глубже в борьбу, чья природа была за пределами моего постижения, хотя я предполагал, что в мое отношение к Бьянке внесла вклад эта сила. Из-за того, что я был неспособен, а, может, не желал, взглянуть этому в лицо, неразрешимый конфликт начал сказываться. Я плохо спал и в качестве исцеления обратился к пьянству. Много дней я рисовал пьяным, но пьянство не имело вредоносного эффекта на фреску - если хотите, оно даже заострило мое восприятие окружающего. Я переделал лица на нижней части стен, подчеркнув их зверство, по контрасту с более человеческими лицами наверху, и применил несколько мелких технических новинок, которые помогли мне сотворить светящуюся интенсивность, которую я хотел для верхних частей стен. Ночами, однако, было не так хорошо. Я снова начал бродить, вооруженный против самообвинений и периодического появления Харри Коланджело бутылкой чего-нибудь, обычно домашней гонки из свежего урожая. Часто я терялся в полуподвалах, и, замучившись, валился на пол. Во время одного из таких путешествий, я заметил, что нахожусь в единственном коридоре, ведущим в обиталище перышек, и на сей раз не обманывая себя в качестве мотива, я направился к белой двери. У меня не было желания найти Бьянку. Я так пал духом, что идея запятнать свою плоть с кем-то себе под стать заманила меня, и когда я толкнулся в проход, то услышал громкий рок-энд-ролл, и увидел, что ореол, окружающий осветительные приспособления, сгустился в настоящий туман, который заставлял мужчин и перышек выглядеть фантастическими созданиями, серыми демонами с их цветистыми гротескными любовницами, я с радостью нырнул в жизнь этого места, в поисках наиболее оскорбительного приключения из доступных.
Ее имя было Джой, она была родом из Лос Анджелеса, и когда я увидел ее танцующей в клубе с несколькими мужиками под прожектором, который попеременно светил то пурпурным, то розовым, она казалась пародией на женщину. Не то, чтобы она не была женственной, совсем нет. Она была словно с картин Рафаэля, наподобие старомодных голливудских блондинок, топчущихся на острие между красотой и неопрятным средним возрастом, глянцевые локоны подали ей на плечи, молочные караваи грудей громоздко колыхались в сером шелке, материнские ягодицы покрывались ямочками под тесной юбкой, карминные губы напоминали те желатиновые губы, наполненные вишневым сиропом, что покупаешь на Хэллоуин, ее глаза - туннели в туши, с блестящими точками. Пьяный, я смотрел как она меняется в меняющемся свете. Под пурпурным она белела, становясь мягкой, как мороженное, до предела уступчивой; она бы таяла вокруг вас. Под розовым появлялся образ дьяволицы, от ее прикосновения бросало в лихорадку, она заражала вас генитальным жаром. Я двинулся к ней, и потому что из-за моих связей с Советом я достиг повышенного статуса, мужики, танцевавшие с ней, отодвинулись в сторону. Ее пальцы вплелись в мои волосы, ее выпирающий живот начал кататься по моему с внезапной настойчивостью морского животного, толкаемого приливом. От нее пахло ликером, я давился ее духами, запахом засахаренных цветов. Она подавляла во всех смыслах, как блондинка-носорожиха. "О чем праздник?", перекрикнул я музыку. Она засмеялась и обоими руками обхватила свои груди снизу, предлагая их мне, и когда я их сдавил, манипулируя ее образами, ее веки дрогнули и бедра заколыхались. Она притиснула мою голову ближе и сказала, что она хочет, чтобы я сделал то, что она сама хочет сделать.
В то время как секс с Бьянкой был весь в нюансах, страстью, в ядре которой лежала чувствительность, с Джой это была течка, буйный акт джунглей, сплошной пот и безумие, битье по мясу, и когда я кончил, я почувствовал себя спущенным воздушным шариком, все чистое вылетело из меня, оставив мешок костей и органическое зловоние, лежащее меж ее амазонских бедер. Мы трахались во второй раз с нею сверху. Я жестко крутил ее соски, как крутят радиорегуляторы, и откинув голову назад она испускала долгие вопли, потом уперлась обеими руками в подушку по обе стороны моей головы и молотом запрыгала на мне, с полуоткрытым ртом, с губами, блестящими от слюны всего в дюйме надо мной, хрипя и задыхаясь. Потом она выпрямилась, выгнула спину, задрожав всем телом, и испустила отвратительный стон, за которым последовала цепь богохульственных выражений. Потом она сидела в кресле у своего туалетного столика, одетая только в черные бра и трусики, скрестив ноги и прикрепляя чулок к поясу, представляя образ, который в моих глазах был вульгарно сексуальным, отталкивающе сладострастным, неприлично желанным. Вытянув ногу и разглаживая морщины на шелке, она сказала: "Ты был другом Бьянки."
