Ознакомительная версия.
Стреляли из ружей, пулеметов, пистолетов и гранатометов до поздней ночи, пока не израсходовали все боеприпасы. Метали гранаты — осколочные и со слезоточивым газом.
Кольцо оставалось таким же плотным, как и днем.
После полуночи выстрелы стихли. Над площадью повисла оглушительная тишина. Все фонари были разбиты. Под светом Луны выделялись почти неподвижные силуэты людей, стоящих на мертвецах.
Жигалин чувствовал себя убийцей. Походкой смертельно усталого человека он поднялся в зал заседаний, достал из шкафа бутылку водки, налил стакан до краев и опрокинул в себя.
«Камской прав, – думал он. – Гобы уже победили. Контрабандист? Как бы не так. Диверсант вражеской армии. Только взорвал он не штаб противника, а все человечество. Что мешает этому существу перенестись в здание конгресса, перебить всех защитников цивилизации? Но зачем ему это? Нет. Он никого не убивает, но действует хладнокровно и методично, не проявляя при этом и тени агрессии. Напротив, он делает вид, что олицетворяет добро и любовь. Любовь и сострадание — вот, что отнимает у человека жизнь, само право на существование». Жигалин ужаснулся. В этих измышлениях было нечто извращенное. После второго стакана родилась крамольная мысль: «Может, этот гоб — не такое уж и зло. Может быть, зло — это я?» Рано или поздно придется открыть дверь. И принять любовь и сострадание такими, какие они есть. «Мы и есть зло, – понял Жигалин, – человечество. Каждый из нас. И все мы в целом».
На полу он заметил лежащие россыпью лиловые таблетки. Ничего удивительного. Бутанадиол был повсюду. Жигалин подобрал одну и, думая о любимой жене, которой давно уже нет рядом, положил бутанадиол на язык.
«Самоубийство можно совершить разными способами, – пронеслось в голове, – некоторые предпочитают убивать себя медленно».
Кречмар передавал сигнал: «Любовь пришла к людям. Любовь пришла…»
Теперь может явиться Божество во всем многообразии единого разума существ, по образу и подобию которых сотворен и он сам.
Кречмар физически ощутил ответ.
Трехпалая конечность дрогнула на сенсоре. Брюшко и грудь гоба с треском лопнули, выплескивая гемолимфу. Трубчатое сердце, продолжая сокращаться, вывалилось из разорванного тела. Жизнь миссионера закончилась.
***
Мелодия льется из окон второго этажа. Кто-то выставил на подоконник старый дисковый магнитофон.
В голове колыхнулись воспоминания, и почти сразу исчезли, словно их никогда и не было. А существовала одна только иная реальность, расцвеченная дивными красками, насыщенная сладостными ощущениями. Он садится на бордюр, стараясь воскресить в памяти хоть что-то… Не получается. Прошлое сгинуло навсегда.
Через некоторое время мелодия смолкает. Появляются тени в темных балахонах. Между ними, суетливо оглядываясь, бежит, подгоняемый электрошокером, человек.
— Эй, – кричит он, – вы слышали? Скажите мне только одно, слышали?..
Георгий Жигалин поднимает на незнакомца пустой взгляд. Лишь на мгновение его охватывает удивление и что-то еще, похожее на сожаление о собственной слабости. Затем краски реальности смазываются, и он забывает о странных ощущениях. Приходит давно ожидаемая эйфория. Его опьяняет безграничная любовь, хочется рыдать от восторга и восславлять великое божество — гоба всего сущего.
У нее были те же шелковистые волосы, тот же ласковый, нежный взгляд.
Я усадил Аришу в кресло, а сам присел рядом, на корточки, и стал гладить ее ладонь. Она смотрела на меня так, как может смотреть только любящая жена, с которой прожил не один год.
Мы просто сидели и молчали в тишине. Из открытого окна пахло весной, дул свежий ветер, трепал занавески…
Прошло почти полчаса.
— Ну, все, – я поднялся, – мне пора.
— Не уходи, – попросила она.
— Пора! Я приду к тебе завтра.
— Я умру без тебя до завтра.
— С тобой все будет в порядке…
— Нет.
— Я приду завтра, – мягко сказал я. – И послезавтра. Я буду приходить каждый день. Обещаю.
— Нет. Не уходи, – она со стоном упала из кресла, обвила мои ноги.
— Ну что ты? – я тронул ее волосы. – Я же вернусь, глупенькая моя…
В прихожей висело серое от старости, все в блестящих крупинках серебра, зеркало в тяжелой раме. Глянув в него, я нашел себя окривевшим на один глаз. Нос расплылся уродливым пятном, сросся со щекой…
— Ну и урод, – сказал я сам себе, – и зачем ты такой на свет уродился?!..
Пару кварталов под моросящим дождем я пробежал, как совсем молодой человек. Давно уже так не бегал. Отомкнул дверь, вошел в квартиру. Здесь давно было пусто, серо и неуютно. Прохладный климат однажды явился в этот дом много лет назад, и поселился здесь навсегда.
Я медленно размотал шарф, вспоминая, как всего десять минут назад на меня смотрела Ариша, как она целовала меня. Снял пальто, устроил на вешалке. Прошел на кухню, заварил крепкий чай, и уселся к окну. Так я проводил все вечера, с самого лета.
Что за немыслимая благодать, когда на душе так пусто, ничего не делать, просто наблюдать, как медленно садится за горизонт солнце, и свежая весенняя зелень чернеет, становится пеплом. Пусть весна погружается в сумерки, а я все глубже ухожу в себя. Меня нет, как нет всего, что когда-то было живо во мне…
Настоящая, живая Ариша пришла почти в полночь. К этому времени весь наш неуютный, холодный дом сгинул во мраке. А мои чувства клубились, будто пар, заставляли меня захлебываться от свежего, ароматного чувства и думать о том, что вот — наступит завтра, и я опять буду там. А не здесь. В пустоте.
— Ау, – крикнула моя жена с порога, – ты где?
Я молчал. Мне вспоминалась та, другая, которую я оставил в пустой комнате, в старом кресле, у голой облупившейся стены. Блеклая желтая краска сползала целыми пластами, обнажая старые газеты. Но, несмотря на убогую обстановку, там мне было тепло. А здесь — нет.
Что она делает сейчас?! Наверное, думает обо мне. Если только она умеет думать, когда меня нет. А может, чувствует желание поскорее оказаться рядом со мной. Если только она умеет чувствовать, когда я не рядом…
— Ты что это? – Ириша включила свет. – Опять сидишь в темноте?
— Просто размышлял, – ответил я, поднялся, подошел к ней и поцеловал в лоб, – как работа?
— Так себе. Представляешь, а Яншина, все-таки, уволили.
— Бедный Яншин, – задумчиво отозвался я. – Бедный, бедный Яншин.
— И вовсе он не бедный, – рассердилась Ариша, – Яншин — личность. Он Токмакову так и сказал…
— Слушай, мне все равно, – перебил я ее, – мне абсолютно все равно, что там сказал Токмакову твой унылый Яншин.
Ознакомительная версия.
