— И я.
Я ответил:
— Нет. Ты останешься здесь.
— Если вы идете, я с вами. — Глаза у нее стали стальными. — Нечестно, если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама!
Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой магазин, и пока я думал, что лучше купить Ильзе — шоколад или куклу в крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад. Он был двух видов — по девять франков и по девятнадцать. Вначале я попросил маленький, потом передумал и взял другой.
Я чувствовал, что вокруг нас собираются люди. Голос рядом заставил меня вздрогнуть. “Sales anglais!” Я знал, что по-французски это значит “грязные англичане”, но если бы даже не знал, можно было понять по тону.
Парень, около шестнадцати, высокий, смуглый, в красном джерси с большим белым крестом — национальная эмблема Швейцарии. Другие тоже в джерси, толпа человек в двенадцать, большинство такого же возраста или чуть моложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не в джерси, на руке носили повязку с белым крестом.
Энди спокойно сказал:
— Пошли отсюда. — Он направился к платформе, но высокий парень преградил ему дорогу.
Другой, ниже ростом и светловолосый, сказал:
— Что вы делаете на нашей земле, грязные англичане?
Энди ответил:
— Ничего. Идем на поезд.
Кто-то еще сказал:
— Грязные англичане в чистом швейцарском поезде — это нехорошо.
— Послушайте, — сказал Энди, — меня уже дважды назвали грязным англичанином. — Он повысил голос: — В следующий раз ударю.
Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди — тоже. Он двинулся на высокого парня, заставляя его отодвинуться. В их рядах открылась щель, но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул, другой в то же время пнул по ногам и повалил.
Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в противоположном направлении. Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел бы увести Анжелу, но она снова закричала, и я увидел, что с другой стороны ее схватил человек с бородой.
После этого все смешалось, я пинался, лягался, бил окружающих и получал ответные удары. Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком заметил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами.
Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся с объявлением станционного громкоговорителя. Потом я понял, что удары прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв глаза, я увидел полицейского в сером мундире; двое других поднимали Энди, а красные джерси рассеялись в толпе.
Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была ссадина, другая — на щеке. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил:
— Ничего страшного. Думаю — выживу.
Полицейские отвели нас в поезд. Я рассказывал папе, что случилось, пока Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы.
Пока он их рассматривал, папа спросил:
— Что вы с ними будете делать?
— Дети на вашей ответственности, — сказал старший полицейский. У него было круглое лицо, маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но правильно. — У вас есть разрешение ехать в Фернор. По прибытии доложите местной полиции.
— Я говорю не об этих детях. — Папа опять жевал губу. — О тех, кто на них напал, — что вы будете делать с ними?
— Мы не знаем их личности.
— Но вы пытались установить?
— Мы не уверены, что тут не было провокации.
— Провокации! Дети покупали подарки матери — кстати, она швейцарка, — их назвали грязными англичанами и набросились на них. Я думал, это цивилизованная страна.
Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны.
— Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жалобу?
Марта сказала:
— Оставь, Мартин.
Полисмен покачивался на каблуках.
— Если хотите подать жалобу, вы должны немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение. Там вы останетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень занятой человек. Ну, англичанин?
Папа сквозь зубы сказал:
— Жалоб нет.
— Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств. Желаю вам благополучного и быстрого путешествия — назад в Англию.
Когда поезд тронулся, папа сказал:
— Я этого не понимаю.
Марта ответила:
— Швейцарцы мне никогда не нравились. — И добавила: — Кроме Ильзы, конечно.
Энди объяснял:
— Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать?
— Да, не мог, — ответил папа. — Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так — слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия.
Анжела спросила:
— А что такое к-сену-фоб-и-я?
— Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше — люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов.
Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две–три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом.
Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее.
Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня.
