Мэри кивнула: это было единственное ругательство, которое она слышала от Понтера. Но потом покачала головой.
— Есть возможность, о которой ты не подумал, — сказала она, наконец.
— И какая же? — спросил Понтер.
— Что между Кейсер и Раскиным был секс по согласию, прежде чем её изнасиловал кто-то другой. Это был бы далеко не первый случай, когда мужчина и женщина, будучи коллегами, затевают роман на рабочем месте.
— Я не знал, — сказал Понтер.
— Верь мне. Такое происходит сплошь и рядом. И разве после этого его запах не остался бы на его… трусиках и прочем?
Би-ип.
— Трусики, — повторила Мэри. — Ну, э-э… внутренняя деталь одежды. Которая была в полиции в пакете для улик.
— Да. То, что ты говоришь, возможно.
— Мы должны быть уверены, — сказала Мэри. — Мы должны быть абсолютно уверены.
— Ты можешь спросить Кейсер, — сказал Понтер.
— Она мне не скажет.
— Почему? Ведь вы подруги.
— Да. Но Кейсер замужем — состоит в союзе — с другим мужчиной. И поверь мне: такое тоже бывает сплошь и рядом.
— Ах, — сказал Понтер. — Ну, тогда…
— Я вообще не уверена, что мы можем хоть что-нибудь сделать, — сказала Мэри.
— Мы можем сделать многое, но ты заставила меня пообещать этого не делать.
— Да. Однако…
— Мы должны дать ему понять, что он раскрыт, — сказал Понтер. — Что за ним наблюдают.
— Я не смогу разговаривать с ним.
— Нет, разумеется, нет. Но мы можем оставить для него записку.
— Не уверена, что это что-либо изменит, — сказала Мэри.
Понтер поднял левую руку.
— В этом состоит вся идея компаньонов. Если ты знаешь, что за тобой следят, или что все твои действия записываются, то ты меняешь своё поведение. В моём мире это отлично работает.
Мэри снова сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух.
— Полагаю… Полагаю, что хуже от этого не будет. Что у тебя на уме? Просто анонимная записка?
— Да, — ответил Понтер.
— То есть, сказать ему, что с сего момента за ним ведётся постоянное наблюдение? Что в следующий раз ему никак не отвертеться? — Мэри задумалась. — Я думаю, надо быть идиотом, чтобы снова совершить изнасилование, зная, что тебя раскусили.
— Точно, — сказал Понтер.
— Думаю, послание можно просто бросить в его ящик в университете.
— Нет, — сказал Понтер. — Не в университете. Он уже предпринял шаги, чтобы уничтожить улики. Полагаю, он считал, что ты вернёшься не раньше, чем через год, так что он может избавиться от улик, которые ты сохранила, и потом никто и не вспомнит, когда именно они пропали. Нет, эту записку надо доставить в его жилище.
— Жилище? В смысле, ему домой?
— Да, — сказал Понтер.
— Поняла, — сказала Мэри. — Это очень угрожающе — показать, что ты знаешь, где он живёт.
Понтер сделал озадаченное лицо, но спросил:
— А ты знаешь, где он живёт?
— Недалеко отсюда, — ответила Мэри. — У него нет машины — он живёт один, и не может себе её позволить. Я подвозила его домой пару раз во время пурги. Он живёт почти на самой Джейн-стрит… хотя погоди. Я знаю, в каком здании он живёт, но понятия не имею, в какой квартире.
— Это дом на несколько семей, такой же, как твой?
— Да. Но далеко не такой респектабельный, как мой.
— Разве у входа не должно быть списка, показывающего, в какой квартире кто живёт?
— Так уже давно не делают. Теперь там только номера квартир и кнопки звонков — вся идея как раз в том, чтобы предотвратить то, о чём ты говоришь — не дать никому точно узнать, кто где живёт.
Понтер удивлённо покачал головой.
— На что только глексены не пойдут, только чтобы не иметь ничего подобного компаньонам.
— Да ладно, — сказала Мэри. — Давай на обратном пути подъедем к его дому. Я его узнаю, когда увижу, и тогда мы будем знать хотя бы адрес.
— Давай, — согласился Понтер.
Мэри чувствовала себя не в своей тарелке, ведя машину по Финч-авеню и сворачивая на улицу, где стоял дом Раскина. Она осознала, что это не из-за страха случайно встретиться с ним — хотя это тоже её нервировало. Это было из-за мысли о возможном судебном разбирательстве. Вы знаете, где живёт человек, которого вы обвиняете, мисс Воган? Вы когда-нибудь были у него дома? Правда? И тем не менее вы утверждаете, что секс был не по согласию?
Дрифтвуд, район вокруг Джейн-стрит и Западного Финч-авеню, был местом, где никто в здравом уме не захочет задерживаться надолго. Это был один из самых криминальных районов Торонто — да и, если на то пошло, всей Северной Америки. Его близость к кампусу Йоркского университета была постоянной головной болью его руководства и, вероятно, основной причиной того, что, несмотря на годы лоббирования, Спадинская линия подземки так и не дотянулась до кампуса[106].
Но у Дрифтвуда было одно преимущество — низкая стоимость аренды. И для того, кто пытается свести концы с концами на заработки сезонного преподавателя, для того, кто не может позволить себе машину, это был единственный район в радиусе пешей доступности, где он мог поселиться.
Дом Раскина был башней из белого кирпича с ржавеющими балконами, забитыми всяким хламом, примерно треть окон которого была заклеена старыми газетами или алюминиевой фольгой. На глазок в башне было этажей пятнадцать-шестнадцать, и…
— Стой! — сказала Мэри.
— Что?
— Он живёт на последнем этаже! Я вспомнила: он называл свою квартиру «пентхаузом в трущобах». — Она помолчала. — Конечно, я всё ещё не знаю номера квартиры, но он здесь живёт больше двух лет. Я уверена, что почтальон его знает — преподаватели обычно получают кучу журналов и тому подобного.
— И что? — спросил Понтер, явно не понимая.
— Ну, мы просто отправим письмо «Корнелиусу Раскину, Ph.D.» на этот адрес, и просто укажем «верхний этаж» как часть адреса, и, я уверена, письмо дойдёт.
— Ага, — сказал Понтер. — Хорошо. Тогда наши дела здесь закончены.
Скульптор личности некоторое время молча рассматривал Понтера.
— Я вижу, вам не чужда ирония.
— В каком смысле?
— «Наши дела здесь закончены». Вы мне сказали, что совершили преступление в мире глексенов — легко догадаться, какое именно.
— Правда? Я сомневаюсь, что ваша догадка верна.
Селган слегка пожал плечами.
— Возможно. Однако я догадался об одной вещи, которая, вероятно, ускользнула от вашего внимания.
