А где солдат в бою держит самое для него дорогое? В нагрудном кармане, обычно в левом. Я всегда так делал и ни от одного ветерана не слыхал, чтобы кто-нибудь поступал иначе.
Может быть, и стоит упасть в обморок, чтобы очнуться в окружении Морин, Хильды, Лаз-Лор, Элизабет и света души моей. Мы с Джейком вполне успели бы сыграть несколько партий в покер, прежде чем кто-нибудь обратит на нас внимание. Поэтому я попросил Дору подать нам с Джейком закуску и выпивку: неизвестно было, когда дойдет дело до обеда. И дойдет ли вообще.
Я слышал, как Шельма сказала:
— Морин, нужно снять с него эту тяжeлyю форму. Дора поддерживает тут тропическую жару. Не надо было мне наряжать мужчин в форму, когда мы, женщины, одеты по сезону.
Они принялись раздевать его. Я сказал:
— Урококончен, Джейк.
Моя форма, которую я, быть может, больше никогда не надену, но которой горжусь, — пропотела насквозь. Джейку было не легче. Стоит только привыкнуть ходить нагишом, и после этого в любой одежде будешь чувствовать себя мумией Рамзеса II.
Мы разделись и отдали одежду и оружие одному из светлячков Доры, чтобы он отнес их на «Аю». Туда же мы отправили пистолет Джейка вместе с кобурой и ремнем — я подобрал его, на что никто не обратил внимания. Мы с Джейком чувствовали себя бессловесными рабочими сцены: все остальные хлопотали вокруг «сержанта Бронсона».
Дора напомнила мне, что «Ая» заперта. Я спросил:
— Если какая-нибудь дверца откроется, ты сможешь положить все на сиденье?
— Да, — ответила она.
— Тогда так и сделай, — сказал я. — Дай мне поговорить с Аей.
Немного погодя мы все-таки приступили к обеду. Все щеголяли в «парадной» наготе, кроме Морин: даже когда мы разделись, она еще долго оставалась в этой своей «повседневной» одежде. Но только до тех пор, пока я не начал фотографировать наших четырех граций без граций. Скинув форму, мы с Джейком решили было пойти помыться, чтобы не перегружать зря систему кондиционирования воздуха, и Либби с Дити тоже запросились в душ, но я уговорил их и Лаз-Лор подождать, а сам, пошатываясь (качка дошла до четырех баллов, с белыми барашками на гребнях), сходил на «Аю» за Джейковым «полароидом».
Оказалось, впрочем, что в этом не было никакой необходимости: Дора умеет вести фото- и киносъемку, в цвете и на стерео, в любом ракурсе и при любом освещении — это она подсвечивала живые картины в дверях (и фотографировала их, как я потом узнал).
Пока Морин с Джейком давали указания, где кому сидеть, мы с «сержантом Бронсоном» развалились этакими Неронами на диванах, отведенных для Либ и Дити, а Шельма уселась между нами и кормила нас из рук виноградом.
Джейк хотел, чтобы все приняли «художественные» позы. Мама Морин соглашалась со всем, что он говорил, а потом делала по-своему. Получилось, может быть, и художественно, но я точно знаю одно: что эти фотографии способны вызвать эрекцию даже у скелета.
Тем временем Дора играла, пела, угощала нас всякими лакомыми кусочками, которые надо было есть палочками, как в лучших китайских ресторанах, и подливала отменного вина. Репертуар у нее, по-видимому, очень богатый, и некоторые номера, к моему удивлению, оказались знакомыми. Когда Джуди Гарланд поет «По ту сторону радуги», тут уж не ошибешься — Дора пела ее голосом. Но большинство мелодий я не знал.
Дора объявила «Завтрашнюю песнь» — по крайней мере мне так послышалось. Лазарус и Морин до самого конца сидели, взявшись за руки. Песня была такая, что это название ей, по-моему, совсем не подходило. Я догадался, в чем дело, когда она кончилась, и в наступившей мертвой тишине Морин сказала Лазарусу:
— Теодор, Иштар хотела поменять расписание вахт, но Тамара ей запретила. Она хотела сделать это ради тебя, дорогой мой, и ради меня, — но Тамаре не терпится с тобой повидаться.
— Тамара всегда знает, чего хочет, — ответил Лазарус.
— Да, Тамми всегда знает, как лучше, — согласилась мама Морин. Скажи мне, Теодор, я все еще ее тебе напоминаю?
Лазарус смутился.
— Ну, не знаю. Ты на нее не так уж похожа… но что-то от нее в тебе есть. А ты больше похожа на Нэнси, чем сама на себя.
— Да, я знаю. В нашей семье никто не хотел ждать, ведь тебя слишком долго не было. Потерпи, — когда я в твоих глазах стану похожа сама на себя, скажи мне, и Галахад закрепит этот видимый возраст своей косметикой. Ты по-прежнему собираешься сделать то, что пообещал мне так много лет назад, — взять Тамми и меня к себе в постель? Может быть, мне следует добавить, Теодор, что я теперь жена твоих сводных мужей. Я не прошу тебя на мне жениться — хотя думаю, что Тамми будет удивлена, если ты этого не сделаешь. Но я ни на чем не стану настаивать. Я буду притворяться кем тебе угодно. Я делала это для Брайана, теперь буду делать для тебя.
Морин говорила спокойно, не повышая и не понижая голоса, — она просто сообщала то, что ему следует знать. По лицу Лазаруса было видно, что его одолевают противоречивые чувства. Он хотел было ответить, но тут вмешалась Элизабет:
— Лазарус!
— А? Что, Либ?
— Иштар просила кое-что тебе передать, когда настанет время, и теперь оно пришло. Она прочла обе твои генные карты, настроив компьютер на самый пессимистический режим. Кроме того, она послала их в Нью-Рим, не указав фамилии, а только под регистрационным номером. Вот что она просила тебе передать… в ответ на вопрос, который ты задашь. Она просила сказать, что ты невежественный дикарь, ничего не смыслишь в науке, особенно в генетике, чересчур сентиментален, почти патологически упрям, умственно недоразвит, возможно, поражен старческим слабоумием, суеверен и провинциален… и что она тебя очень любит, но не позволит тебе принимать решения, которые затрагивают область ее компетенции. В пробирке или в живой матке, но этот гибрид будет получен. Хочу добавить, что Морин право выбора тоже не предоставлено.
— Ах вот как? Можешь передать этой толстозадой колдунье, что я подтверждаю каждое ее слово, особенно то, что касается слабоумия, что я уже пятьдесят лет как не пытаюсь оспаривать ее самовластные решения и что я люблю ее так же сильно — когда она не в клинике. А как тут поступить, ей скажет Морин. У меня нет права голоса. — Он обернулся и поверх изящных ножек Шельмы взглянул на меня. — Зеб, вот тебе вековая мудрость: мужчины правят, а женщины решают.
— Элизабет, не думаешь ли ты, что я чем-то похожа на Тамару?
— Хм-м-м… Никогда об этом не задумывалась. Да, у вас обеих есть эта материнская повадка. А ты не хочешь снять этот наряд? Он мешает мне на тебя смотреть.
— С удовольствием, Элизабет. Терпеть не могу подвязки — они хороши только на рекламных плакатах.
