Курбатов поднял руку, помахал ею над головой, и Вадим понял — дано разрешение отцепить трос, чтобы подняться хоть чуточку повыше. Вадим отцепляет трос, и сразу курбатовский солнцелет подскакивает вверх. Там, на зеркале, кричат, машут руками, но поздно. Стальная струна, свернувшись в спираль, падает к ногам Курбатова, и Димка отправлялся в свободный полет.
Точно крылья вырастают у него. Это не солнечный мотор тянет ввысь, а ясная, осязаемая мечта, беспокойная мысль, которая, однако, у некоторых так крепко стальным пудовым канатом привязана к земле, к мелочи личных дел, к заботам о мещанском счастье и благополучии. У Вадима этого не было и никогда, даже в старости, не будет. Ему легко отцепить тонкую струну, а Жорка Кучинский, несмотря на его болтовню о полете на Марс, должен годами рубить канат, чтобы хоть чуточку приподняться над своим трухлявым гнездом и увидеть, сколь велик и прекрасен мир.
А он действительно прекрасен. И розовеющее небо, и золотые пески, и сияющее зеркало, в котором отражается солнечный цветок. А на стебле его сидит Димка Багрецов, первый человек, поднятый в небо лучами солнца. Есть чем гордиться!
Чуть успокоившись, Димка высморкался, вытер мокрые ресницы, чтобы ясными глазами наблюдать за стрелками приборов.
Найдя в кармане записную книжку, Вадим отметил высоту, напряжение, скорость вращения винта. Все, о чем перед подъемом просил Курбатов. Судя по поведению людей внизу, они уже перестали беспокоиться за Вадима, — вертолет постепенно снижался и скоро будет на зеркале или неподалеку от ограды.
Вадим торопился. Надо все сделать, пока не скрылось солнце. Но вдруг он вспомнил о самом главном: Павел Иванович просил переключить обмотки у мотора для проверки соотношения скорости вращения и мощности. Здесь была довольно сложная зависимость, в которой Вадим не успел разобраться, но проверить это надо обязательно. Провода от мотора тянулись к панели управления, переключить их довольно просто, но уж очень быстро темнеет. Так и хочется задержать, остановить солнечный диск. Погоди немного, ведь без тебя ничего не получится!
Вертолет снижался. Курбатов приветливо махал рукой. Тимка почему-то грозил кулаком, а Кучинский насмешливо аплодировал:
— Давай, давай, старик! Приземляйся.
Вадиму кажется, что это Жорка, уцепившись за штаны, тянет его вниз. Их много, таких, радуются, если ты, однажды взлетев, думая, что небо всегда голубое и в мире перевелись завистники и торгаши, вдруг падаешь вниз нерасчетливо и глупо.
Димка злой. От барханов, деревьев, от забора потянулись длинные тени. Еще несколько минут — и закроют они золотой цветок. Надо прорваться вверх, к солнцу. Но как? Винты на панели уже ослаблены, а переключить провода нельзя, потеряешь высоту и окажешься в тени. Записная книжка выскальзывает из рук. Но теперь уже все равно. Впрочем, можно еще попробовать. Димка отстегивает парашютные лямки, сбрасывает с себя пиджак, потом кидает вниз ключи, отвертку. Вертолет заметно приподнялся над вершиной дерева.
Но этого мало, Димка сбрасывает с себя всю верхнюю одежду и остается в майке и трусах.
Последний опыт. Обмотки переключены, лопасти завертелись быстрее, и даже при закатном солнце вертолет еще долго висел над зеркальным полем.
А когда, уже в сумерки, сотрудники испытательной станции приняли Димку на руки — он спустился неподалеку от ограды, — Курбатов крепко обнял его, дрожащего от холода и волнения.
— Вот это по мне! Иной раз для науки можно и штанами пожертвовать, если они тянут тебя вниз.
Димка застенчиво улыбался… Бабкин гордился другом, а Кучинский пожимал плечами. Сколько еще чудаков на свете! Ничто их не берет.
Глава 17. ДОРОГИ К ЗВЕЗДАМ НАЧИНАЮТСЯ С ЗЕМЛИ
Кучинскому пришлось прервать свою дипломную практику — вызвали в Москву для объяснений. На испытательной станции о нем вспоминали редко, почти забыли. Но вот в связи с подготовкой строительства медного комбината у Курбатова появились новые люди. Они не довольствовались служебной перепиской с Москвой и частыми поездками в Ташкент — все это отнимало много времени, — а потому сразу же была установлена радиостанция. Павел Иванович пользовался ею редко, да и его редко беспокоили, чтобы не отрывать от лабораторных дел.
Как ни странно, но первый разговор Курбатова с Москвой касался судьбы Кучинского. Павел Иванович, ложась спать, взял с полки сборник рассказов Паустовского — за последнее время они особенно полюбились, — приготовился почитать часок-другой, но в это время в дверь постучал радист и сказал, что его вызывает Москва. Кое-как одевшись, Курбатов побежал на радиостанцию.
— Надеюсь, не разбудил, Павел Иванович? — услышал он знакомый голос начальника управления. — У вас уже ночь, а мы еще телевизоры не выключали. Как самочувствие? В Москве жара азиатская. Говорят, у вас прохладнее?
Потом он сообщил некоторые приятные вести, касающиеся строительства в Высокове, спросил, давно ли прибыли вагоны с плитами для фотоэнергетических полей будущего медного комбината, и, как показалось Курбатову, несколько смущенно подошел к главной цели своего разговора:
— Что там случилось с дипломником? Малого собираются из комсомола исключать.
— Это их дело, пусть они и решают.
— Так-то оно так, но ведь молодежь! Могут и дров наломать. Мать ко мне приходила, плакала. Главное, отца жалко. Ты ведь его хорошо знаешь?
— Знаю. Таких людей поискать. Но что я должен сделать?
— Плохо мы наших ребят воспитываем. Ну, уж если такое дело получилось, надо помочь Петру Даниловичу. Сообща возьмемся. Найдется у тебя место в лаборатории?
— Не хочется мне его брать в Высоково.
— Правильно, Павел Иванович.
— Вот разве здесь, на испытательной станции… Фотоэнергетиков нам не хватает.
— Опять что-нибудь натворит. Коллектив маленький, да и на отшибе. Я смотрел штатное расписание. У тебя в основной лаборатории, в Москве, не все места заполнены. Тут он на виду. А у Петра Даниловича инфаркт… Вот так живешь и не знаешь, откуда беда придет…
Курбатов отказался взять Кучинского в московскую лабораторию, но чувствовал, что при сильном нажиме Ирины Григорьевны, из уважения к Петру Даниловичу куда-нибудь да пристроят непутевого сыночка, и он, Курбатов, не в силах этому помешать.
На другой день после работы Курбатов собрал у себя в кабинете всех сотрудников испытательной станции. Это бывало редко и потому вызвало живое любопытство. Все почему-то были уверены, что объемистый пакет, присланный сегодня из Москвы, имеет отношение к предстоящему собранию.
