В рассказе «Адское пламя в сумраке» автор позволяет нам — в компании бессмертного путешественника во времени — вступить в прославленный клуб для избранных, куда очень трудно попасть, но еще труднее выйти.
Одним осенним днем 1774 года по улицам одного лондонского квартала шагал один разносчик. Заплечный мешок его был полон, поскольку разносчик, по правде говоря, не особенно старался продать свой товар. Одежда его была поношенна и несколько великовата, но чиста и скроена на такой манер, который, при определенной живости воображения, позволял заподозрить, что ее владелец вполне может быть доблестным героем, вступившим, вероятно, в полосу невезения. И не просто героем, а даже предметом чьего–то страстного обожания.
На ходу разносчик насвистывал; а когда мимо проезжали коляски власть имущих, обдавая его грязью, снимал шляпу и раскланивался. Если вдруг его окликали покупатели, он останавливался и с готовностью ворошил свой заплечный мешок, доставая воск для печатей, катушки ниток, промокательную бумагу, дешевые чулки, грошовые свечи, трутницы, мыло, булавки и пуговицы. Цену он запрашивал приемлемую, держался почтительно, но без подобострастия, однако торговля шла не слишком бойко.
По правде говоря, на разносчика обращали так мало внимания, что он почти невидимкой скользнул в переулок и вышел на одну из тропинок, проходивших за домами. Ему это было только на руку.
Он двинулся дальше вдоль садовых оград и глухих стен сараев — с легкостью, порожденной близким знакомством с этими краями, — и направился к одной кирпичной стене. Разносчик приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть за нее, а затем постучал, как было условлено, — «трататам–пам».
Калитку открыла служанка — с поспешностью, несомненно свидетельствовавшей о том, что она ждала, притаившись поблизости.
— Ну и горазд же ты опаздывать, — сказала служанка.
— Одолели выгодные покупатели, — отвечал разносчик, с поклоном подметая землю шляпой. — Доброе утро, красавица! Что ты мне сегодня приготовила?
— С крыжовником, — отозвалась девушка. — Только он, знаешь ли, остыл.
— Меня это ничуть не огорчит, — произнес разносчик, лихо скидывая заплечный мешок. — А я тебе за это припас особенно славный гостинец.
Служанка так и впилась в мешок взглядом.
— Ух ты! Неужели раздобыл?
— Сама увидишь, — сказал разносчик и игриво подмигнул ей.
Он запустил руку на самое дно мешка и вытащил какой–то предмет, завернутый в коричневую бумагу. Широким жестом он протянул подарок служанке и стал смотреть, как она его разворачивает.
— Не может быть! — воскликнула девушка.
Выудив из кармана фартука лупу, служанка подняла предмет повыше и принялась его пристально изучать.
— Масанао из Киото, вот это кто, — объявила она. — Вот картуш. Самшит. Какая прелесть. Это собачка, да?
— Полагаю, лисичка, — ответил разносчик.
— Да, так и есть. Замечательно! Какая удача! — Служанка сунула лупу и нэцке в карман фартука. — Вот что, можешь по дороге заглянуть в Лаймхаус; говорят, там куча всяких диковин.
— Отличная мысль, — отозвался разносчик. Он закинул мешок за плечо и выжидающе поглядел на служанку.
— Ой! Конечно же пирог! Ну и ну! Так разволновалась, что просто из головы вылетело! — Служанка кинулась в дом и тут же вернулась с небольшим куском пирога, завернутым в пергамент. — Побольше начинки, как ты и просил.
— Только вот твоему доброму хозяину об этом ни слова, — предупредил разносчик, прикладывая палец к губам. — Понятно, красавица?
— А как же. — Служанка повторила его жест и со значением подмигнула. — Как бы он ни был занят, об этом ветхом пергаменте он не забывает, а во втором шкафу становится все больше пустого места.
Разносчик распрощался и отправился дальше. Найдя тенистый уголок с видом на Темзу, он уселся и бережно–бережно вытащил пирог из пергамента, хотя верхний лист пришлось отлеплять — так он пропитался крыжовенным сиропом. Разносчик разложил листки на коленях и, откусывая от пирога, принялся их вдумчиво изучать. Пергамент был убористо исписан старинной скорописью и весь в кляксах.
— «Чем же наполнить эту скудоумную сказку, как облечь ее в плоть? Чересчур легкомысленна. Свита Оберонова наподобие Тезеевой. Противопоставлять их несправедливо. Но в этой линии слишком много хитроумного смысла, и М. или Ревиллсу это придется не по нраву. Если любовники только милуются, этого мало. Думай, Уилл, думай, — прочитал он с набитым ртом. — А если ввести поселянина? Господи помилуй, никто не усмотрит в этом ничего дурного! Скажем, в лесу по случаю оказался ткач, кузнец или кто–нибудь в этом духе. Превосходная роль для Кемпа, лакомый кусочек. ГОСПОДИ! А если компания поселян? А кто же заплатит нам, убогим лицедеям? ВАЖНО: Поговорить об этом с Барбиджем»…
Тут разносчик поморгал, нахмурился и тряхнул головой. Перед глазами у него плясали красные буквы: «НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ».
— Прошу прощения? — пробормотал он вслух.
Рассеянно помахал рукой перед лицом, словно разгоняя мошкару, и запустил программу самодиагностики. Распугать красные буквы не удалось, однако и организм никак не реагировал на то, чего разносчик касался, что вдыхал или пробовал на вкус.
Минуту спустя красные буквы все–таки начали бледнеть. Разносчик пожал плечами, откусил еще пирога и стал читать дальше.
— «Реквизит обойдется нам не так уж дорого, если мы возьмем костюмы из давешнего «Мерлина»»…
«НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ!» — снова завизжали буквы, вспыхнув с новой силой. Разносчик, не на шутку раздраженный, нахмурился и запустил другую программу самодиагностики. Результат последовал тот же самый. Разносчик присмотрелся к пирогу, который держал в руке. Пирог выглядел таким аппетитным, сдобное румяное тесто пропиталось крыжовенной начинкой, а есть хотелось сильно.
Разносчик со вздохом завернул пирог в носовой платок и отложил в сторону. Он бережно собрал шекспировские заметки в плоскую папку и сунул ее в заплечный мешок, а затем взял пирог и быстро зашагал в сторону собора Святого Павла.
На крутом склоне высилось величественное кирпичное здание, выставив верхний этаж с дорогими магазинами на шумную улицу, протянувшуюся по вершине холма. Однако та его сторона, которая выходила на реку, смотрела на гнуснейшую лондонскую помойку, густо поросшую травой. Там и сям помойку пересекали извилистые собачьи тропки, и по одной из них разносчик подошел к скромного вида дверке в полуподвале вышеупомянутого строения. Стучать он не стал, а терпеливо стоял, дожидаясь, пока его просветят всевозможные невидимые устройства. Затем дверь резко распахнулась внутрь, и разносчик вошел.
Он прошагал по проходу между рядами столов, за которыми сидели разнообразные леди и джентльмены и трудились над загадочными машинами, мерцавшими голубым светом. Двое–трое кивнули разносчику или лениво махнули рукой. Он приветливо улыбался в ответ, однако прошел дальше, к невысокому лестничному пролету, и поднялся на промежуточную площадку, куда выходили частные конторы. На одной двери висела табличка с золотыми буквами «МЕЛКИЙ РЕМОНТ».
Разносчик открыл дверь, заглянул внутрь и, помедлив, окликнул:
— Эгей, Каллендер, вы принимаете?
— Что там, черт побери, еще стряслось? — донесся чей–то голос из–за расписного экрана. Над экраном показалась голова, горящие гневом глаза уставились на вошедшего сквозь какие–то странные очки с необычайно толстыми линзами. — А, это вы, Льюис. Извините, хотел досмотреть последнюю серию «Вампиров», а тут один антрополог из Чипсайда постоянно передает что–то по моему каналу — он в панике, потому что считает… ладно, не важно. Чем могу служить?
Льюис положил недоеденный пирог на планшет на столе Каллендера.
— Не будете ли вы так любезны проверить вот это на токсины?
Каллендер удивленно поморгал. Он отключил голограф, снял его и вышел из–за экрана, чтобы развернуть платок.
— С крыжовником, — констатировал он. — По–моему, съедобно.
— Да, но стоило мне взять его в рот, как появилось красное предупреждение, что он отравлен, — заявил Льюис, поднял руку на уровень глаз и короткими тычками изобразил светящиеся буквы.
Каллендер озадаченно нахмурился. Он стянул парик, нацепил его на угол экрана и почесал лысину.
— Полагаю, вы запустили самодиагностику?
— Разумеется. Я здоров как бык.
— Где вы его взяли?
— Мне дала его служанка одного коллекционера редких документов, — ответил Льюис, понизив голос.
— О! О! Это… э–э–э… собственноручные записки Шекспира? — Каллендер поглядел на пирог с уважением. Он перевернул его — бережно, будто ожидал, что к нижней корочке прилипла первая страница «Вознагражденных усилий любви».[27]
