Мать склонилась ближе, взяла Мэй за локоть.
– Я сказала Каролининой маме. Ты ее знаешь. – Она сморщила нос – сильнее оскорбить не умела. – У нее такой был вид, словно ей в попу острый кол сунули. От зависти аж вскипела.
– Мам.
– Я и про зарплату твою проговорилась.
– Мам.
– Я только сказала: «Надеюсь, шестидесяти тысяч долларов ей хватит».
– Ты правда ей так сказала? Я тебе не верю.
– Но это ж правда?
– Вообще-то шестьдесят две.
– Ох батюшки. Надо будет ей перезвонить.
– Вот не надо.
– Ладно, не буду. Но получилось весело, – сказала мать. – Я мимоходом обмолвилась. Моя дочь работает в крутейшей компании планеты, у моей дочери стоматологическая страховка.
– Да ладно тебе. Мне просто повезло. И Энни…
Теперь к ней склонился отец:
– Как Энни?
– Хорошо.
– Передай, что мы ее любим.
– Передам.
– Не смогла прийти?
– Не-а. Занята.
– Но ты звала?
– Звала. Она передавала привет. Но у нее работы выше крыши.
– А чем она занимается? – спросила мать.
– Да всем подряд, – сказала Мэй. – Она в Бригаде 40. Участвует во всех ключевых решениях. По-моему, в основном всякое законодательство в других странах.
– Наверное, очень ответственная работа.
– А опцион какой! – сказал отец. – Сколько она стоит – это ж представить страшно.
– Пап. Не представляй.
– Зачем она работает с такими опционами? Я бы на пляже валялся. Завел бы гарем.
Мать ладонью накрыла его руку:
– Перестань, Винни. – А затем сказала дочери: – Надеюсь, у нее есть время наслаждаться жизнью.
– Ну да, – ответила Мэй. – Вот сейчас она, наверное, в кампусе на вечеринке.
Отец улыбнулся:
– Кампус. Мне нравится. Очень клево. Мы это называли «конторы».
Мать встревожилась:
– На вечеринке? А ты не хотела пойти?
– Я хотела, но и вас я хотела повидать. Там полно этих вечеринок.
– Но ведь первая неделя! – Мать явно расстроилась. – Может, стоило пойти. Теперь я буду мучиться. Мы тебя оторвали.
– Ты уж мне поверь. Там через день эти вечеринки. Все только и делают, что тусуются. Все нормально.
– Ты же на обед пока не ходишь? – спросила мать. Когда Мэй начинала в коммунальной службе, мать говорила то же самое: в первую неделю на обед не ходи. Создает превратное впечатление.
– Не волнуйся, – сказала Мэй. – Я даже в туалет не хожу.
Мать закатила глаза.
– В общем, я только хочу сказать, что мы очень тобой гордимся. И любим тебя.
– И Энни, – прибавил отец.
– Ну да. Мы любим тебя и Энни.
Поели они быстро, зная, что отец скоро устанет. Он настоял на ресторане, хотя дома редко куда ходил. Постоянная усталость, накатывала нежданно и мощно, и он практически валился с ног. Если оказались в городе, важно, если что, срочно ретироваться – так они и сделали, манкировав десертом. Мэй доехала до пансиона, и там, среди множества хозяйских кукол, все трое наконец расслабились, не опасаясь чепэ. Мэй так и не привыкла к тому, что у отца рассеянный склероз. Диагноз поставили всего два года назад, хотя симптомы наблюдались уже много лет. У отца заплетался язык, он промахивался, пытаясь что-нибудь взять, и наконец, дважды упал, оба раза дома, в прихожей, потянувшись к двери. Родители продали парковку, неплохо за нее выручили, и теперь все время тратилось на уход за отцом, а минимум несколько часов в день – на изучение медицинских счетов и войну со страховщиками.
– А, кстати, мы тут недавно Мерсера видели, – сказала мать, и отец улыбнулся. Мерсер – бывший бойфренд Мэй. В школе и колледже у нее было четыре серьезных романа, но родители принимали во внимание только Мерсера – или же только его признали и запомнили. Он по-прежнему жил в родном городе – это тоже способствовало.
– Славно, – сказала Мэй, желая закруглить этот разговор. – Все мастерит люстры из оленьих рогов?
– Ты полегче, – сказал отец, расслышав колючки в ее тоне. – У него теперь свой бизнес. И он не хвастается, но явно процветает.
Пора сменить тему.
– У меня пока средний рейтинг – 97, – сказала Мэй. – Сказали, что для нуба это рекорд.
На лицах родителей нарисовалась растерянность. Отец медленно моргнул. Они не понимают, о чем это она.
– Что-что, лапуль? – спросил отец.
Мэй не стала продолжать. Еще слыша, как слова вылетают изо рта, она сообразила, что эту реплику придется разъяснять слишком долго.
– Как дела со страховой? – спросила она и мигом пожалела. Вот зачем она задает такие вопросы? Ответ сожрет всю ночь.
– Не очень, – сказала мать. – Не знаю. У нас не та страховка. Они не хотят страховать папу, вот просто не хотят, и очень стараются нас выжить. А как нам уйти? Нам же некуда деваться.
Отец сел прямее.
– Расскажи ей про рецепт.
– А, да. Папа два года колол копаксон, от болей. Ему надо. Без него…
– Боль… скверная, – сказал он.
– В общем, страховщики говорят, что копаксон ему не нужен. Его нету в их списке одобренных лекарств. Хотя папа колол его два года!
– Непонятно, зачем такая жестокость, – сказал отец.
– И альтернатив не предлагают. Вообще никаких болеутолителей!
Мэй не знала, что сказать.
– Какой ужас. Поискать в Сети заменители? Может, врачи найдут другой препарат, за который страховая заплатит? Может, есть дженерики…
Это длилось час, и под конец Мэй обессилела. Рассеянный склероз, ее беспомощность, неумение замедлить болезнь, неспособность вернуть отцу прежнюю жизнь – все это терзало, но страховая – другое дело, необязательное преступление, сверх всякой меры. Неужели страховщики не понимают, что их крючкотворство, их отлупы, все эти огорчения лишь ухудшают здоровье отца и угрожают здоровью матери? Что по меньшей мере неэффективно. Столько времени тратится на отказы в выплатах, на споры, отклонения запросов, препоны – явно ведь дешевле попросту предоставить родителям надлежащий уход.
– Все, хватит об этом, – сказала мать. – Мы тебе сюрприз привезли. Где же это он? У тебя, Винни?
Все расселись на высокой кровати с потертым лоскутным покрывалом, и отец преподнес Мэй сверточек. Размеры и форма намекали на ожерелье, но Мэй понимала, что такого не может быть. Она развернула обертку, открыла бархатную коробочку и рассмеялась. Авторучка – изысканная, серебряная, на удивление тяжелая, требует осторожности, чернил и нужна в основном для виду.
– Не переживай, мы ее не покупали, – сказал отец.
– Винни! – вскричала мать.
– Я серьезно, – сказал он. – Мне в том году приятель подарил. Расстроился, что я не могу работать. Уж не знаю, что он себе думал, – как мне писать ручкой, если я еле печатаю? Но мозгов у мужика всегда было с гулькин нос.
– Мы подумали, на рабочем столе хорошо будет смотреться, – сказала мать.
