Вернувшись в форт в конце лета, Семен по уже сложившейся традиции устроил себе несколько выходных дней, тем более что погода благоприятствовала: лодка, удочка, кувшинчик самогонки… Пару суток он провел вдали от всех в полном одиночестве. Потом вернулся в форт, забрал Сухую Ветку и отправился рыбачить дальше. Надо сказать, что в компании своей женщины про удочку он и не вспомнил. А потом погода испортилась, и Семен, глянув утром на небо, грустно пошутил, что это намек Творца – пора возвращаться к делам. Они вернулись и, конечно же, сразу завязли в хлопотах.
Осенние проблемы были обычными и привычными, но появилось и кое-что новенькое. Однажды утром Семен обнаружил возле избы двух пожилых неандертальских женщин. Они сидели на земле и терпеливо ждали его появления. Как выяснилось, дамы пришли наниматься на работу!
Ничего смешного в этом не было: климакс у неандерталок наступает рано, а после него они никому не нужны, кормить их совершенно незачем. В правильности такого подхода никто (и они сами) не сомневается, но они узнали, что в форте живут трое «старух», которые занимаются чем-то странным, и за это им дают еду. Может, и мы на что сгодимся? А то умирать не хочется…
Семену пришлось изрядно поскрести затылок: «Штат школьной обслуги в общем-то укомплектован. Лишние помощницы, конечно, не помешают, но… Школа ничего не добывает и не производит, она сама живет за счет „спонсоров". Претензии за лишние рты мне предъявить, наверное, никто не посмеет, но это будет лишь отсрочкой решения проблемы. Если не завтра, то через полгода придут другие „старухи" – и что, их тоже принять? Устроить здесь дом престарелых?! Если уж отказывать, так сразу – вот этим. Чтоб больше не приходили. Впрочем… Да, это, пожалуй, идея… „Бизнес" лоуринов процветает – спрос на керамику и шерстяную ткань значительно превосходит возможности кустарного производства. Может быть, Головастик пристроит к делу и этих теток? Если не прясть, то чесать шерсть или мять глину они научатся быстро. Только отправлять их просто так в поселок, пожалуй, неприлично. Сначала надо заручиться (хотя бы формально) согласием старейшин и, главное, узнать мнение Головастика – нужны ли ему рабочие руки? Вот только как это сделать? Ехать в поселок? Некогда… Господи, да я же могу просто написать письмо! И получить ответ!!! Там же мои ребята!!! Каждый выпускник получил в подарок глиняную бутылочку с чернилами, а чем и на чем писать, они найдут сами!»
С письмом на бересте в поселок убежал Эрек. Ответ принесли воины, которые доставили в форт пятерых будущих первоклассников. Когда Семен разворачивал свиток, руки его дрогнули – давно, очень давно никто не присылал ему писем! И вот: густое мельтешение мелких кривых печатных букв кириллицы:
«Сдраствуйте, Симен Николаич. Галавастику прачитали ваше письмо. Он сказал, что работы очень многа, люди еще очень нужны. Старейшинам мы тоже прачитали ваше письмо. Они сильно смиялись и гаварили пра вас всякие слава. Эти слава они писать не велели. Велели писать, что они согласные…»
На глаз набежала слеза (от умиления?), Семен рассмеялся: «Грамотеи чертовы! Все правила за лето успели забыть!» Потом он вытер слезы и продолжал разбор каракулей – там осталось немного:
«…Этат атвет вам писали Бурундук, Заиц и Тангал, каторава типерь все завут Чирипаха. Дынка атвет не писал, патаму что умер на тринировке».
– Топай давай! Шевели ногами! Сейчас по уху получишь! – орал Семен, но Варя с места не трогалась. Она опустила голову и возила хоботом по траве, словно что-то искала.
– «Не могу больше. Я устала…»
– Да ведь рядом уже! Еще немножко!
– «Не могу…»
Все было напрасно: до крайних жилищ поселка оставалось, наверное, меньше километра, но двигаться вперед мамонтиха не желала. Она имела полное право устать – от самого форта Семен гнал ее на предельной скорости – но ведь осталось так мало!
– Черт с тобой! – сдался Семен. – Не хочешь – как хочешь. Я и сам дойду!
– «Не ходи…» – попросила Варя.
– Тебе что за дело?! – рявкнул всадник и начал спускаться вниз. Оказавшись на земле, он немедленно двинулся в сторону поселка.
– «Не ходи такой…» – вновь попросила мамонтиха и потянулась к человеку. Почувствовав прикосновение, Семен обернулся и грубо отпихнул раздвоенный конец хобота:
– Отстань! Это наши человеческие дела! Впрочем, какой он человек?!
Семен припустился бегом, однако вскоре начал задыхаться и перешел на быстрый шаг. Он шел по степи к поселку, но ему казалось, что он в другом месте и времени – перед дымящимся костром, возле которого валяется сорванная с ременных петель дверь избы:
– Это ты, Дынька? – вполголоса спросил Семен.
– Я-а-а… – прогундосил мальчишка.
– А чего плачешь?
– Ухо боли-ит…
– Нирут-куны обидели?
– Да-а! Больна-а…
Этот тихий гнусавый детский голосок обещал тогда немногое – всего лишь спасение. И оно пришло – со щелчками спущенной арбалетной тетивы.
А еще… А еще перед Семеном были темно-карие, почти черные глубоко посаженные глаза мальчишки, которые столько лет смотрели на него с восторгом и обожанием: «Нет, не то – так на меня смотрели многие ученики. Во взгляде Дыньки было что-то еще… Понимание… Да-да, понимание, пусть и не осознанное, что и зачем делает учитель. И ведь я это чувствовал! Чувствовал и радовался нашему родству – не физическому, конечно, а какому-то более глубокому. Кем был для меня этот мальчишка? Это только теперь становится ясно… Оправданием прожитой жизни? Искуплением пролитой крови? Дурак, какой же я дурак! Надо было его выделить, приблизить, может быть, поселить в избе. И говорить, говорить с ним – утром и вечером. Он так хотел этого! А я все откладывал на потом: во время обучения дети должны быть в равном положении, со всеми надо держать одинаковую дистанцию… Додержался! Его вообще нельзя было отпускать от себя! К чертям собачьим все посвящения! Дур-рак, какой же я дурак…»
Семен вошел в поселок и направился к Костру совета. И его, и Варю, конечно, давно заметили в степи и теперь встречали. Только на этот раз дети не окружили шумной толпой, а мужчины и женщины не подходили, чтоб обменяться приветствием или незатейливой шуткой. Эти люди знали и любили Семхона Длинную Лапу. Именно поэтому они теперь стояли и молча смотрели, как он идет – с оружием в руках, всклокоченный и… безумный.
Три человека неподвижно сидели на бревнах – вождь и старейшины. Из них Семен видел лишь одного – маленького и сутулого, расположившегося спиной к нему, лицом к холодному кострищу. Больше он не видел никого и ничего. Зато слышал голос, говорящий по-русски без ошибок и почти без акцента:
