Он не был так удивлен, даже когда очнулся в клинике и ему рассказали, что он умер, и был воскрешен, и теперь ему предстоит жить в будущем. Смерть, в общем-то, не была для Гусева чем-то из ряда вон выходящим. В смерти не было ничего поразительного, ведь смерть — это то, что в конце концов случается с каждым.
Но не насильственная же.
— Убили? — переспросил Гусев, все еще пытаясь уложить в голове эту информацию.
— Наверное, мне не следовало вам это говорить, — покачал головой хирург.
— Да нет, же, как раз таки следовало, — сказал Гусев. — Это… просто это как-то очень для меня неожиданно. Значит, убили?
— Очень похоже на то.
— А кто убил?
— Я — врач, а не экстрасенс, — хирург развел руками.
— А, да, — спохватился Гусев. — Извините, торможу.
— Да ничего, — сказал хирург. — Бывает.
— Вас как зовут?
— Борис.
— Очень приятно, — сказал Гусев. — А я — Антон.
— Хочешь спирта жахнуть, Антон? У меня есть.
— Я, пожалуй, воздержусь, — сказал Гусев. — Мне ж еще справку получать. Но за предложение спасибо.
— Как хочешь.
— Можешь рассказать мне еще какие-нибудь подробности? Ну, из того, что может увидеть врач, а не экстрасенс?
— Я даже не могу поручиться за свою версию со стопроцентной вероятностью, — сказал Борис. — В принципе, все мы люди и все мы можем ошибаться, а свой шрам на спине ты заработал при каких-то других обстоятельствах, которые не помнишь. Бывают в жизни и не такие совпадения.
— Это да, — сказал Гусев. — Но предположим, что ты прав. Что ты можешь сказать по поводу этой раны?
— Судя по тому, что я видел, был всего один выстрел из пистолета небольшого калибра, — сказал Борис. — Одна пуля в сердце. Либо очень хороший стрелок, либо стреляли с близкого расстояния. Поскольку времени прошло много, и входное отверстие скрыто более свежим шрамом, сказать что-то точнее я не могу.
— А после дополнительного обследования сможешь?
— Вряд ли. Только подтвердить сам факт… э… убийства.
— А почему я ничего не помню?
Борис развел руками.
— Человеческий мозг до сих пор является малоизученной областью, — сказал он. — Может быть, это последствия шока, может быть, последствия пребывания в крионической клинике. Я мог бы сказать вам, что память непременно вернется, но врать не хочу.
— Есть хоть какая-то вероятность, что я могу вспомнить обстоятельства своей смерти?
— Есть, — неохотно сказал Борис. — Но на вашем месте я бы не очень на это рассчитывал. А в клинике вам сказали, что вы умерли от инфаркта?
— Именно, — сказал Гусев.
— В каком-то роде оно и верно, — сказал Борис. — А еще можно было бы сказать, что тебя отравили тяжелыми металлами. Например, свинцом.
— О, этот своеобразный медицинский юмор, — сказал Гусев. Борис снова развел руками. Интересно, а скальпелем он так же размахивает? — Но почему они не сказали мне правды?
— Они и так вытащили тебя из холодильника, в котором ты пролежал почти четыре десятка лет. Наверное, не хотели нанести тебе дополнительную психологическую травму.
— Мы просто не хотели нанести вам дополнительную психологическую травму, — заявил доктор Петров, лучезарно улыбаясь.
— И это был ваш единственный мотив? — поинтересовался Гусев.
— Конечно. А какие еще тут могут быть мотивы?
— Не знаю, — сказал Гусев. — Например, вы могли промолчать, потому что это ваши сотрудники меня застрелили.
— Зачем нашим сотрудникам в вас стрелять?
— Может, вам срочно надо было положить кого-нибудь в холодильник, а несознательные клиенты вовсе и не думали умирать.
— Любопытная версия.
— Рад, что вам нравится.
— Ну, допустим, что это так, — сказал доктор Петров. — Но мы — медицинская организация. Если вы думаете, что нам на самом деле надо было вас убить, и у нас был доступ к вашей квартире, почему мы просто не вкололи вам какой-нибудь медицинский препарат, вызывающий летальный исход и не вызывающий никаких подозрений? Зачем бы нам понадобилось в вас стрелять?
— Не знаю, — сказал Гусев. — Может быть, вы идиоты.
Доктор Петров улыбнулся еще лучезарнее.
— Поверьте, мы не идиоты, — сказал он. — И я надеюсь, вы понимаете, что мы говорим исключительно об умозрительной ситуации, и когда я использую слово «мы» относительно персонала нашей клиники, речь не идет обо мне лично, ибо в те времена, когда вы попали к нам на хранение, лично я здесь не работал. Я тогда вообще нигде не работал.
— Понимаю, — сказал Гусев. — А могу я взглянуть на файл со своей историей болезни?
— Извините, нет.
— Почему?
— Потому что досье пациентов существуют только для внутреннего пользования и мы не выдаем их на руки. И потом, что вы рассчитываете там найти?
— Какую-нибудь информацию об обстоятельствах моей смерти, — сказал Гусев.
— Уверяю вас, там ничего такого нет.
— Вы помните все досье наизусть?
— Конечно же, нет. Но ваше я запомнил. Первый клиент — это очень важно.
— Если это так важно, почему бы не показать мне файл? Я просто прочитаю его в вашем присутствии и никуда не буду выносить.
— Извините, но это невозможно. На сей счет существуют весьма строгие инструкции.
— Ерунда какая-то, — сказал Гусев.
— Может быть. Но я все равно ничего не могу с этим поделать.
— Полагаю, предлагать вам скромное материальное вознаграждение смысла нет?
— Увы. У меня здесь очень хорошая зарплата и я не собираюсь ей рисковать.
— Честно говоря, мне не очень нравится ваше отношение к клиентам, — сказал Гусев.
— Напишите об этом в общество защиты прав потребителей.
Выйдя из клиники, Гусев направил свои стопы в направлении районного отделения милиции. Было утро понедельника, а ему еще надо было получить лицензию на оружие, купить какой-нибудь пистолет и найти место, где он мог хотя бы немного потренироваться в стрельбе перед завтрашней дуэлью. Последний раз Гусев стрелял из пистолета… никогда.
В армии ему довелось пострелять из автомата, в том числе и по живым мишеням, а на каком-то идиотском корпоративном тим-билдинге ему дали в руки игрушечное ружье, стреляющее шариками с краской, и в конце дня он пожалел, что на этот раз оружие в его руках не смертельно. На своих коллегах он использовал бы автомат с куда большим удовольствием.
Вячеслав ему, конечно, не нравился, но не до такой степени, чтобы его убивать. Тем более, что повод для дуэли Гусев находил весьма смехотворным. Слово вернулись те времена, когда было принято нанизывать на шпагу людей только за то, что они на кого-то не так посмотрели, кого-то нечаянно толкнули или неудачно подали кому-то случайно оброненный платок.
