Из дома вышел Лакмен — в темных очках, пестрой рубашке и обтягивающих джинсах.
— Я узнавал, во что обойдется переборка карбюратора. Они скоро перезвонят, так что я оставил дверь открытой.
— Можно заодно заменить этот двухцилиндровый на четырехцилиндровый, — предложил Баррис.
— Резко возрастут холостые, — сказал Лакмен. — И потом он не будет переходить на высшую передачу.
— Поставим тахометр, — настаивал Баррис. — Как обороты чересчур поднимутся, надо сбросить газ, и тогда автоматически сменится передача. Я знаю, где достать тахометр. Вообще–то он у меня есть…
— Ну да, — саркастически произнес Лакмен. — При обгоне газанешь, а он перейдет на низшую передачу, и обороты так подскочат, что двигатель накроется!
— Водитель увидит, как прыгнула стрелка тахометра, и сразу сбросит газ, — терпеливо возразил Баррис.
— При обгоне–то?!
— Момент! — наставительно заявил Баррис. — Такую тяжелую машину момент поведет по инерции, даже если убрать газ.
— А в гору? — поддел Лакмен.
— Машина весит около тысячи фунтов, — сообщил Арктор. Чарлз Фрек заметил, что он подмигнул Лакмену.
— Тогда ты прав, — согласился Баррис. — При таком весе момент инерции будет небольшой. Хотя… — Он схватил ручку. — Тысяча фунтов со скоростью восемьдесят миль в час создают силу…
— Тысяча фунтов, — вставил Арктор, — это с пассажирами, полным баком и ящиком кирпичей в багажнике.
— Сколько пассажиров? — спросил Лакмен с серьезным видом.
— Двенадцать.
— То есть шесть сзади, — рассуждал вслух Лакмен, — и шесть…
— Нет, — перебил Арктор. — Одиннадцать сзади и впереди один водитель. На задние колеса давление должно быть больше, чтобы не заносило.
Баррис тревожно вскинул голову.
— Машину заносит?
— Если только сзади не сидят одиннадцать человек, — ответил Арктор.
— Лучше загружать багажник мешками с песком, — назидательно сказал Баррис. — Три двухсотфунтовых мешка с песком. Тогда пассажиров можно разместить равномернее, и им будет удобней.
— А может, один шестисотфунтовый мешок золота? — предложил Лакмен. — Вместо трех двухсотфунтовых…
— Ты отвяжешься?! — гаркнул Баррис. — Я пытаюсь рассчитать силу инерции при скорости восемьдесят миль в час.
— Машина не дает восьмидесяти, — заметил Арктор. — Один цилиндр барахлит. Я забыл сказать. Вчера что–то случилось.
— Тогда какого черта мы вытаскиваем карбюратор? — возмутился Баррис. — Так вот почему она не заводится…
— Твоя машина не заводится? — спросил Фрек Боба Арктора.
— Она не заводится, — сказал Лакмен, — потому что мы вытащили карбюратор.
— А зачем мы вытащили карбюратор? — растерянно спросил Баррис. — Я что–то забыл…
— Чтобы заменить все пружины и всякие мелкие штуковины, — разъяснил Арктор.
— Если бы вы не тарахтели все время, как зачуханные ублюдки, — обиженно пожаловался Баррис, — я бы давно закончил расчет. Так что ЗАТКНИТЕСЬ!
Лакмен раздул грудь, расправил плечи и поиграл бицепсами.
— Ну, Баррис, — процедил он, отводя назад правую руку, — сейчас я тебя проучу! Будешь знать, как разговаривать с людьми, которые превосходят тебя во всех отношениях!
Заблеяв от дикого ужаса, Баррис выронил ручку и блокнот и зигзагами помчался к дому, на ходу крича:
— Кажется, звонит телефон!..
— Я просто его подкалывал, — пробормотал Лакмен, пощипывая нижнюю губу.
— А если он возьмет свой револьвер с глушителем? — спросил Фрек, совершенно потеряв самообладание. Он потихоньку стал отходить к машине, чтобы сразу укрыться, как только Баррис начнет стрелять.
— Ну ладно, давай, — сказал Арктор.
И они принялись за работу, а Фрек околачивался возле своей машины, кляня себя за то, что вообще решил приехать. Сегодня здесь нет той приятной расслабленной атмосферы, как обычно. Он с самого начала почувствовал недоброе. Что же произошло, недоумевал он, садясь в машину.
А ведь как хорошо отдыхалось, как сладко балделось под рок, особенно под «Стоунз»!.. Лакмен набивает сигаретку и разглагольствует о семинаре, который он проведет в UCLA, по приготовлению и употреблению травки.
И о том, как он однажды набьет идеальную сигаретку и ее поместят под стекло и в гелий в Музее американской истории рядом с другими реликвиями не меньшего значения…
Как было здорово в те дни! А все началось с Джерри и перекинулось сюда.
— Я уезжаю, — заявил Фрек Лакмену и Арктору.
Из дома осторожно выглянул Баррис. В руке он сжимал молоток. — Ошиблись номером, — сказал он, опасливо приближаясь и зыркая глазами, словно краб.
— Зачем молоток? — спросил Лакмен.
— Для ремонта двигателя, — предположил Арктор.
— Решил прихватить на всякий случай, — смущенно объяснил Баррис. — Попался на глаза…
— Самый опасный человек — это тот, — проговорил Арктор, — кто боится собственной тени.
Чарлз Фрек услышал эту фразу, отъезжая, и задумался: не имеет ли он в виду меня? Ему стало стыдно. А впрочем, какого черта здесь ошиваться? «Избегай дурных сцен» — вот мой девиз, напомнил себе Фрек. И уехал, не оглядываясь. Пусть грызутся между собой. Кому они нужны?..
Настроение резко упало. Такая пугающая перемена — чем она вызвана, что это значит?.. Но потом он подумал, что все еще может поправиться, дела пойдут на лад, и воспрянул духом. У него даже пронесся в голове коротенький глюк: ВСЕ, КАК ПРЕЖДЕ. Собрались все, даже мертвые и выгоревшие, вроде Джерри Фабина. Их заливает белый свет — не дневной, но куда лучше, — целое море света. Слышна музыка, хотя трудно разобрать, с какой пластинки. Может быть, Хендрикс, подумал он. Да, старая вещь Хендрикса… Или нет: Джи–Джи.
Джим Крос, и Джи–Джи, и особенно Хендрикс… «Перед тем, как я умру, — напевал Хендрикс, — дайте мне пожить, как я хочу…» И тут вдруг глюк взорвался, потому что он вспомнил, что и Хендрикс, и Джоплин мертвы, не говоря уже о Кросе. Хендрикс и Джи–Джи погибли, сидя на игле, — два великолепных человека, потрясающих распотрясных человека…
Поговаривали, что менеджер давал Дженис Джоплин сущие гроши, она все пускала на наркотики… Потом в голове у него зазвучала музыка, и Дженис запела свою знаменитую «Одиночество», и он начал плакать. И так, плача, он ехал домой.
…Арктор сидел в гостиной с друзьями и пытался решить, нужно ли брать новый карбюратор или можно обойтись переборкой старого. Всем телом он чувствовал постоянный контроль, электронное присутствие камер. И на душе было хорошо.
— Ты радуешься, — заметил Лакмен, — Я бы не радовался, если бы мне пришлось выложить сотню долларов.
