Кто-то почел за благо скрыться, пользуясь приказом. Остальные замерли, выжидая.
Обручеву казалось, будто он слышит звуки из-за баррикады – то ли влажное чавканье, то ли шорох. Может, это шелестели на ветру хвощи… но вечерний бриз стих, и над лагерем повис мучительный, зябкий и душный штиль.
Принесли фонари. Лампы несильно разгоняли темноту, но придавали уверенности. Злобин первым шагнул на баррикаду, сжимая винтовку в лапищах. Боцманмат Горшенин подсвечивал ему фонарем из-за спины.
– Проклятие… – выдохнул лейтенант.
Любопытство пересилило: геолог вскарабкался на груду колючих хвощей следом за моряками.
Тушу ящера не стали затаскивать на огороженную, расчищенную площадку: разделали за баррикадой, перенесли в лагерь пласты темного, сочного мяса и образцы для Никольского, а остальное – потроха, несъедобные жилы, большую часть костей и куски шкуры – бросили на месте, среди засохших кровяных луж, собираясь наутро закопать. Погода стояла прохладная, и за ночь ошметки туши не должны были протухнуть.
Они и не протухли. Их не было.
Взгляду геолога предстал голый пятачок под баррикадой. Обглоданные позвонки с хорошую миску размером. Впитавшаяся в землю кровь. Комья полупереваренной зелени из кишок. И все.
Обручеву показалось, что за пределами очерченного фонарем круга света мелькнуло что-то темное, стремительное, но возможно, то была лишь игра разгоряченного воображения.
Чем дальше немногочисленный отряд углублялся в скалы, тем сильнее давил на Дмитрия Мушкетова неясный ужас. Все явственней делался запах серы: должно быть, где-то невдалеке выходили на поверхность минеральные источники. Черные стены почти смыкались над головами, стискивали тропу, дикими зигзагами сбегавшую к опасному берегу. Матросы поневоле растянулись цепочкой: идти плечом к плечу было невозможно. Геолога оттерли в самую середину отряда, как лицо гражданское и особо ценное, хотя в последнем молодой ученый усомнился после того, как капитан настоятельно попросил его отправиться на берег вместе с лейтенантом Бутлеровым в качестве запасного переводчика. То, что офицеров он мог раздражать не меньше, чем они его, Мушкетову в голову не пришло.
Впереди маячила спина провожатого – бледного до лимонной желтизны изможденного азиата в рваной зюйдвестке. За все время тот произнес едва ли больше двух слов: «Como, como!»
Расселина вывела моряков на тесную площадку на вершине скалы, зажатой между двумя утесами. По прикидкам геолога, дымовой сигнал подавали с вершины одного из них, – значит, дорога наверх существовала, но покуда он не видел, где она проходит. В одном месте утес нависал над площадкой, создавая нечто вроде неглубокой пещеры. Этот участок был отгорожен стеной из обломанных досок, затянутых парусиной. Заметно было, что люди обосновались здесь уже довольно давно, однако молодой ученый не мог не обратить внимания, что на скале подозрительно пусто: получалось, что жертвы кораблекрушения заняты поисками пропитания в другом месте… или не дожили до спасения.
– Como, – повторил азиат дрожащим фальцетом, указывая на откинутый обрезок брезента, служивший дверью. Геолог попытался представить, что творилось на открытой со стороны моря площадке в дни бурь, и вздрогнул.
Лейтенант пожал плечами и первым шагнул вперед.
– Ярцев, Кобель, Орлов, – останьтесь на тропе, – бросил он через плечо.
Еще четверо матросов остались сторожить вельбот; это значило, что вместе с Бутлеровым и Мушкетовым в пещеру втиснулось шесть человек. К удивлению геолога, внутри оказалось просторно. Низкая щель уходила глубоко в толщу скалы, и разместиться в пещере, хотя и без особых удобств, могло человек двадцать. К несчастью, в какой-то момент жителей здесь насчитывалось куда больше. Это ощущалось во всем; даже самый воздух был напитан, казалось, человеческим присутствием. А потом людей стало меньше. Осталась вонь, осталась духота, которую не разогнать никакими сквозняками, остались следы и вещи… но лагерь обезлюдел.
Впрочем, один человек все же ожидал гостей. Или двое: трудно было сказать, скрывает ли что-то смятая груда одеял поверх кучи листьев, служивших подстилкой. Возможно, под ней кто-то дремал. А может, и нет.
Тощий азиат откинул капюшон зюйдвестки, встряхнул копной темных волос.
– Cap’n? – прозвучал осторожный голосок.
Геолог напрягся. Мелкие несообразности внезапно сложились в общую картину.
– Это ж баба! – полушепотом выпалил кто-то из матросов за спиной.
Человек, сидевший рядом с грудой одеял, вскинул голову. Более зверской рожи Мушкетов не видел в своей жизни. По смуглой щеке сбегал ветвистый, кривой шрам, задевший веко, так что правый глаз остался постоянно прищуренным – в сочетании с монгольским разрезом выглядело это так, словно негодяй смотрел на мир поверх прицела. Азиат запустил жилистую руку под одеяло, потряс.
Лежащий приподнялся. То был европеец, отчего геолог испытал слегка постыдное облегчение. Видно было, что этот человек много перестрадал за последнее время; волосы его лезли клочьями, лицо избороздили морщины, пропаханные болью.
– Hello, my dear sirs, – произнес он задыхающимся голосом, полным смертнического веселья. – John Randolph, first mate on the «Falconet», at your service. Welcome to Gehenna.
После бессонной ночи крепчайший чай казался Обручеву водой. Стиснув обеими руками кружку, ученый смотрел, как сквозь слоистые облака над лесом продирается, цепляясь лучами, неяркое северное солнце.
Несмотря на всеобщую тревогу – а может, благодаря ей, – больше неведомые звери не нападали и даже не показывались. Если бы не накрытое саваном тело, можно было бы счесть пресловутого «черного петуха» игрой воображения. Из-за баррикады доносился глухой стук: матросы долбили заступами ломкий туф. В пределах лагеря могилу решили не выкапывать, а похоронить часового на соседнем холме, для верности насыпав небольшой курган поверх могилы, чтобы хищники не отрыли мертвеца. Обручев видел, что сделали челюсти неведомых зверей с костями динозавра: несколько позвонков были обглоданы до неузнаваемости. То было поведение падальщиков, и ученый не испытывал ни малейших сомнений в том, что твари доберутся до человеческого мяса, даже пролежавшего в земле неделю, будь у них хоть малейшая возможность. Как гиены.
– Владимир Афанасьевич! – Злобин подошел бесшумно, а может, это от усталости в уши забилась неощутимая вата, приглушая звуки. – Поговорить бы.
За прошедшие сутки старший лейтенант подрастерял былой пиетет перед учеными. В этом геолог не мог его винить.
– Слушаю, Николай Егорович, – отозвался геолог, обернувшись к офицеру.
– Что это за гады? – Нет, моряк не был склонен к пустопорожним рассуждениям. – Я уже побеседовал с профессором, но хотел бы и вашим мнением поинтересоваться.
