4) "Вон из моего дома!",
5) сама выбежит из столовой и хлопнет дверью.
Ничего подобного не происходило. Мы сидели за пустым широким столом друг напротив друга и молчали (вечность!). Я чувствовал, что меня испепеляет взгляд Жозефины. Дело принимало дурной оборот. Моей военной стратегии Жозефина противопоставила беспроигрышную тактику женщины: ждать, пока я сам за нее все себе объясню, найду ей веские оправдания, обвиню себя в жестокости, хамстве и в конце концов упаду перед ней на колени (никогда, опомнись, капитан Готар!), буду вымаливать прощения... Я боялся поднять на нее глаза. Еще немного...
- Ты не мог этого узнать, Жером, - заговорила Жозефина, и в голосе ее не было эмоций, что меня, признаться, удивило. - Дом Барраса плотно охраняется, дьявол туда не проникнет. Тебе сказали... Кто? Зачем? Кто нами играет? Меньше всего это нужно Полю.
...Прекрасно, послушаем про Поля?!
Конечно, он ревнует, но он политик, у него другие масштабы, он не видел в тебе опасного противника.
...Какая душка Баррас!
- Ты думаешь, я с ним, потому что ищу покровительства у власть имущих?
...Думаю, думаю, моя любовь, а иначе зачем? Ведь тебе хорошо со мной. Я кое-что научился понимать. Сама меня научила!
- Ты не понимаешь женщин, Жером. Год назад Поль прибежал ко мне в жутком состоянии, умолял меня его спрятать где-нибудь в доме. Мы были едва знакомы. Его трясло от страха... Он заметил, как на него смотрит Сен-Жюст. Поль сказал, что если Сен-Жюст так смотрит, значит, человек обречен на гильотину. Сен-Жюсту стало известно про заговор... Я отдалась Баррасу из жалости и... общей ненависти к Сен-Жюсту... Вот так, Жером, старая связь, и я ее поддерживала, потому что в какой-то степени была причастна к правлению страной. Я, наверно, честолюбива. Я не хочу быть ни куртизанкой, ни примерной матерью семейства... А сегодня я была готова все порвать и стать твоей женой
...Моя интуиция!
- Ты меня очень обидел. Намерен вернуться в казармы пешком? В такую темень? Мне будет спокойнее, если Жан-Жак отвезет тебя. Конечно, он шпион Барраса. И нам лучше, что мы это знаем. До свидания, мой гордый мальчик. Я не говорю "гуд бай, мой мальчик". Я говорю: "до свидания". Через неделю ты приползешь ко мне.
Экипаж отъехал от дома. Я услышал крик:
- Жером!
Жан-Жак осадил лошадей. Я оглянулся. Жозефина стояла в освещенном пространстве распахнутой двери.
- Жан-Жак, - сказал я, - мне обязательно надо в полк. Рано утром маневры.
Но всю дорогу этот крик, ее голос преследовали меня: "Жером!"
* * *
За неделю я провел большую работу над собой: самовнушение, самоанализ или, если хотите, выкорчевывание последних иллюзий. Ведь как я ни был занят службой (днем), обработкой металла (вечером на манеже), мыслями о Жозефине (24 часа в сутки), я следил за событиями. А события постарались, поднавалили: изменение Конституции, Совет Пятисот, Директория (во главе с Баррасом) - все доказывало, что Жозефина выбрала верную лошадку. Она метила в первые дамы Франции, моя честолюбивая виконтесса, и в ее жизни - логически! - для меня не оставалось места. Но звучал, звучал в ушах ее голос: "Жером!" - и было ощущение, что тогда, в тот вечер, все можно было переиграть... Переиграть как? Не явиться на маневры? Кто бы командовал эскадроном? И потом, суровый взгляд полковника... "Нет, - повторял я себе, - очередная химера. Рано или поздно Жозефина тебя выбросит, как надоевшую игрушку".
И все-таки в субботу, направляясь в манеж, я выглянул за ворота. Экипаж с Жан-Жаком на козлах стоял напротив казармы. Жозефина позаботилась, чтоб мое "приползание в Каноссу" было комфортабельным.
Да, она знала капитана Жерома Готара лучше, чем он сам себя. Ее верный Жеромчик, Драгунчик, Солдатик был готов наплевать на все свои клятвы, вскочить в карету, помчаться в Пасси, на полусогнутых подняться по лестнице в будуар, и там, уж точно, ползать, обнимая ее колени... Но ледяная рука того, каким я был когда-то, буквально сдавила мне горло.
Вечером в манеже мне удалось одним ударом разрубить надвое муляж. Получилось! И я был горд, что мои труды не пропали даром, что постепенно я овладеваю тайной мастерства ветеранов кавалерии.
В следующую субботу полковник Лалонд как бы между прочим спросил:
- Разве вас не ждут?
Ждали. Я видел. Плохо скрывая свои чувства, я посмотрел на полковника, и Лалонд поспешно отвел глаза.
Впервые за мое пребывание в казарме я получил три письма. Пришли с коротким интервалом. Конверты, надписанные круглым почерком, без обратного адреса. Я не вскрыл их. Однажды Жозефина черкнула мне записку, и я обратил внимание на округлость букв... Я собирался хранить письма как залоговый билет возврата в Пасси (если не выдержу, если сорвусь), но носить их в кармане мундира было не очень удобно. Я уж отмечал: армейские мундиры аккумулируют специфическое амбре (поэтому Жозефина купила мне сразу штатскую одежду и требовала, чтоб в ее доме я принимал ванну каждый день!!! То есть... Именно так!.. Задним числом я обиделся на Жозефину, холил, поливал из лейки эту обиду, обида придавала мне решимости противостоять соблазну). В любом случае я не хотел, чтобы письма набрали казарменный душок. И потом, в манеже я оставлял китель на вешалке, письма могли вытащить. Прятать в комнате? При желании их легко найдут. Кто? Те, кто видят и слышат сквозь стены.
Я стал мнительным, нервозным, мне казалось, что за мной шпионят...
Короче, я сжег письма. Компрометировать Жозефину не входило в мои планы.
А что входило? Ждать. Эполетами ее не удивишь, офицерское жалованье для нее - медные гроши, да я и не очень-то верил в свою успешную армейскую карьеру. Однако Жозефине 32 года, и когда-нибудь развратник Баррас предпочтет ей юных мастериц... Некому будет оплачивать особняк в Пасси и карету Жан-Жака. Бедная вдова с двумя детьми укроется в деревенской халупе (воображение дорисовывало соломенную крышу и грядки с морковной ботвой на огороде), подальше от злых языков. И вот тогда Жером Готар в своем пропахшем потом мундире медленно подъедет верхом, накрепко привяжет коня к покосившимся воротам и скажет:
- Мадам, ваш покорный слуга.
* * *
Незнакомый офицер обратился ко мне, как к старому приятелю: "Готар, помогите мне..." Я спустился за ним в подвальный коридор казармы (не подозревал о его существовании), он открыл какую-то дверь, улыбаясь, пропустил меня вперед. Дверь за мной захлопнулась, лязгнув замком.
- Садитесь, капитан Готар, - раздался начальственный голос из глубины комнаты.
Я сел за маленький столик, на котором горела свеча. С обеих сторон от меня, чуть наискосок, два больших зеркала. В них я хорошо видел себя и пламя свечи, но едва-едва различал три силуэта в глубине комнаты.
