Вот и вся моя история. А теперь нам с тобой только и остается, что ждать. Нет, маяк, по-моему, включать рано - наши тут будут не так скоро, а с фрегатов могут засечь. Поставь-ка его лучше на автоматическое включение суток через пять - так, на всякий случай. Уж он-то наверняка уцелеет, хоть донесения наши не пропадут. А вообще, не знаю, как ты, а я лично собираюсь хорошенько отоспаться. Если, конечно, лес позволит это сделать. Сто лет уже не спал по-человечески, а здесь хоть тепло и сухо...
Ты не чувствуешь - вроде дымом запахло? Неужели огневики?...
- Господин префект? Докладывает сержант Краус, пост наблюдения. Пять минут назад люди губернатора погрузили на яхту восемь ящиков серого цвета. Нет, сам губернатор еще не прибыл... Так точно, космопорт к взрыву подготовлен... Ждем вашего приказа... Да... Да... Группа захвата готова... Нет, по-моему, они не ждут нападения... Есть приступить к захвату яхты! Можете выезжать, господин префект.
Ну чего уставился? Префект сказал, что все ценности в этих ящиках, ясно? Уж он-то знает, что там у губернатора было. Идиот... Стали бы они ждать, пока мы яхту захватим! С этим кретином префектом остались бы ни с чем. Ну чего стоите - выбрасывайте трупы и стартуем. Быстрее, пошевеливайтесь, идиоты! И губернатора туда же, на кой черт нам дохлый губернатор? Шевелитесь, до взрыва три минуты. Или вы хотите дождаться префекта с его ребятами?
Все, стартуем.
4. РАССКАЗ ХАРМЕЛА
Хармелом меня зовут, начальник. Майком Хармелом. Политический я... Как это "что значит политический"? За политику, значит, сидел, вот и политический. Устои, значит, внутренние подрывал ну и все такое...
Вы мне, начальник, голову своими мудреными словечками не морочьте. Это у вас там, может, слова такие в ходу, а я человек простой, и рассуждения у меня простые. Проходил я по третьему управлению, по третьему за политику сидят, стало быть и я политический. Можете проверить: дело номер восемьдесят-сто сорок один-четырнадцать дробь три. А мне откуда знать, что это невозможно? Мне, думаете, в лагерь газеты доставлялись? Может, вы уже и саму Метрополию захватили, я-то откуда знаю?
Вы мне, начальник, дела не шейте. Уголовники - они по второму управлению проходят, я к ним отношения не имею. А этого, из ангара, я, можно считать, и не знаю почти. Вроде бы, его здесь база, иначе на кой черт он так сюда попасть хотел? Ну да, я вместе с ним прилетел, я вертолет-то довел, понимаете? Он к тому времени уже почти совсем в отрубе был, а как я его в ангар перетащил, так и вовсе отключился. Еще трое суток в бреду метался, а потом уж и отдал концы. Но я тут не при чем, так что если за ним что числится такое особенное, то на меня это перекладывать не нужно. Я ведь даже имени его узнать не успел, не до того нам было.
Вот она, благодарность человеческая. Я из-за вас, можно сказать, три года в лагере отсидел, чудом в живых остался, а вы же мне еще и не верите. Почему из-за вас? Да говорю же: устои я подрывал. Известное дело, самое опасное это преступление, за него и сроки дают побольше, чем за уголовщину. Чего я такое совершил? Да вот хотел, чтобы все как у вас было. Обобществить, значит, все хотел, поделить чтобы поровну, по справедливости - правильно ведь? Вот. Ну денег чтобы ни у кого, опять же, не было. Правительство чтобы вздернуть. Что еще? Да, работал бы чтобы каждый сколько захочет, а получали бы все поровну. Вот за все за это и упекли меня в лагерь.
Что? Да еще как сажают-то, начальник. Жизни ты нашей не знаешь. За одно за намерение такой срок припаять могут - только держись. Вон дружок мой один, так тот пять лет получил за то лишь, что Шатликский банк ограбить хотел. Ему бы еще сидеть и сидеть, если бы не эта заварушка. И мне бы тоже.
Нет, начальник, вы мне мозги-то не вкручивайте. Я такое на своем веку повидал, что на десятерых хватит. И помирать из-за того, что не похож я, будто бы, на политического, не собираюсь. Слышали мы, что вы на захваченных планетах устраиваете, знаем, что только политических и оставляете в живых. И правильно делаете - только так, то есть, и можно с ними, с врагами, значит, поступать. Мы, политические, это очень даже одобряем.
Да не смотрите вы на меня, начальник, такими глазами! Я на своем веку ну столько следователей повидал, что вам и не снилось. Я же три раза попадался и ни разу своего не отсидел. На политике попадался, на политике! И не надо меня пугать, не пугливый я. После лагеря вообще бояться нечего. Ты вот знаешь, что такое белый плющ? Знаешь, каково это - проснуться среди ночи и увидеть, что дружок твой, с которым еще вечером кисель вместе хлебали, лежит, корнями белыми опутанный? Ты такое видел?! Так и не пугай тогда, пуганый я. Как подумаю, что сам бы мог то место занять, что в меня бы корни белые за ночь-то проросли, так уже ничего не боюсь больше. От них же не убережешься, не почувствуешь, как они тебя достали. Просыпается, значит, мой дружок-то, а из спины его уже целая борода корней в землю уходит, будто это он сам пророс. Три часа еще корчился, все помочь просил, но никто, конечно, не захотел связываться. А ему все одно помирать. Через день и следа не осталось, так, куча тряпья. Так что пуганый я, и ты, начальник, запугать меня не надейся.
Да, вот так вот мы и жили. То замираешь на полчаса, пока шиповник не отползет подальше, то хлебалом землю роешь, если споровик поблизости рванул, то бежишь сломя голову, когда шебуршать начинает, то крадешься по-звериному, когда нечисть почуешь, то на бородавку наступишь и месяц потом хромаешь, то в шипучке обваришься. В общем, везло. Жутко везло. То там отскочишь, то здесь рокового шага не сделаешь. Три года везло, целых три года. А впереди еще шесть, если через стукача новый срок не намотают. Вот, бывало, и призадумаешься, что не может же такого быть, чтобы еще шесть лет вот так везло, что окончится когда-нибудь твое везение. И страшно же временами становилось... А чем ближе конец срока, тем страшнее. Ну как, думаешь, дотянешь-таки до конца, а потом авария какая с транспортом случится, или, там, под машину попадешь, или болезнью какой заразишься. Ну не можешь просто поверить, чтобы тебя вот так вот запросто оттуда выпустили. Это же не тюрьма, это же лагерь. Я в тюрьме эниарской три раза сидел - ну я говорил уже. Так тюрьма - все равно что курорт. И опять же - ни разу не встречал я человека, из лагерей вернувшегося. Знал, что есть такие - но не встречал. Ну это понятно - мало кто возвращается. Слишком много народа на глазах моих загнулось. В одном нашем лагере по три-четыре человека в день, на пять-то тысяч. Вот и посчитай, каковы шансы девять лет продержаться. Так что понятно, почему почти никто на свободу не выходит. А вдруг, думаешь, вообще не выходит никто? Ну то есть совсем никто из лагерей живым не возвращается? Вдруг все это блеф один, насчет свободы-то?
