Стеша думала об этом с улыбкой. Придет время, и парни все узнают. Они простят своих подруг.
Дома она была немало удивлена отсутствием москвичей. На столе стыл прикрытый полотенцем чугунок с варениками. Мать уже давно спала.
Девушка вышла на улицу. Давно затихли песни. Девичья поляна засыпала. Пыля огромными сапогами, пробежал Петька-радист, по прозванию «Петушок». Он уже выключил свой радиоузел, спешил домой.
В последний раз мигнула лампочка на столбе и погасла. Выключилась электростанция. Но зато в небе, во всю свою яркую силу, на полную мощность включилась луна. Она заливала широкую улицу спокойным немигающим светом.
Вдали показались две темные фигуры. Стеша сразу узнала москвичей. Проглотив зевок, она с улыбкой стала ждать опоздавших гостей, чтобы на правах хозяйки сделать им соответствующее внушение.
— Да где ж это вы так извозились? — всплеснула руками девушка, когда Багрецов и Бабкин подошли к калитке.
Друзья переглянулись. Говорить или не говорить? Вряд ли она может поверить, что из земли вырвался фонтан. Лишний повод для насмешек. К тому же они чувствовали себя виноватыми перед Стешей за свою неосторожность в разговоре с Буровлевым.
— Батюшки, да вы же совсем мокрые! — воскликнула девушка. — В колодец, что ли, лазили?
Нет, тут ничего не придумаешь. Багрецов незаметно скользнул в калитку. Пусть Тимка объясняется, у него это куда лучше выйдет.
Бабкин презрительной усмешкой проводил Вадима.
— Скажите, Стеша, вы можете молчать? — рассматривая сапоги, начал Тимофей.
— А вы?
Будто ледяная сосулька скользнула у него между лопаток. Бабкин поморщился.
— Об этом будет речь впереди, — неопределенно ответил он.
— Ну, а мне молчать, прямо скажу, что невозможно, — откровенно призналась Стеша. — Некоторые даже говорят, что я «балаболка».
— Однако секреты вы хранить можете?
— Могила, — таинственным шепотом сказала девушка и звонко рассмеялась.
Она откинула золотую косичку и подставила ухо Тимофею.
— Говорите скорее, — прошептала она. — Умираю… Бабкину не понравилась эта несерьезность. Но что поделаешь? Он взял обе косички Стеши в одну руку (откуда только смелость взялась!), наклонился над ее ухом.
— Антошечкина! — услышал Тимофей гневный девичий голос и отпрянул.
Перед ними стояла Шульгина. Ее бледное лицо застыло, словно отлитое из гипса, и только слегка трепещущие ноздри выдавали досаду и раздражение.
— Спать давно пора, Антошечкина, — медленно отчеканивая каждое слово, сказала она. — Завтра всех своих девчат подведешь, будешь вместо тяпки носом клевать.
Стеша покраснела и сконфуженно опустила глаза. Когда Ольга скрылась за углом. Бабкин презрительно заметил:
— Вот еще тоже начальница!
— Никакая не начальница, — с дрожью в голосе ответила Стеша. — Понимать надо. Она секретарь комсомола. Мне же совестно перед ней… И все… все из-за вас.
Девушка, чуть не плача, махнула рукой и убежала. Бабкин растерянно посмотрел ей вслед.
ГЛАВА 7
ЩЕКОТЛИВОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Долго ль
дождика
ждать у туч нам?
В. Маяковский
Косые утренние лучи, с трудом прорвавшись сквозь волнистые зеленоватые стекла, обрадованно заиграли на столе, покрытом красным кумачом. Они осветили настольный календарь с многочисленными заметками, сделанными цветным карандашом «Светофор».
Анна Егоровна Кудряшова предпочитала его всем другим.
Трехцветная подпись под протоколом общего собрания, словно картинка в конце книжки, оставляет у читателя приятное воспоминание. Анна Егоровна даже письма писала «Светофором». От этого они становились радостными и радужными. Однако настроение у нее в последнее время было далеко не радужное. Виды на урожай не предвещали ничего хорошего. Где уж тут и думать об орошении всех полей. Хорошо, если удастся справиться с кок-сагызом и поливкой огородов. Вчера на партсобрании пришлось серьезно над этим задуматься.
Кудряшова встала из-за стола и прошлась тяжелой походкой немолодой грузной женщины. На ее белом, почти не принимающем загара лице, не было ни одной морщинки. Глаза голубые и холодные. Низко опустились брови, что всегда придавало выражению ее лица суровость.
Сейчас она затянула потуже узел своего белого накрахмаленного платка, который Кудряшова носила всегда, при любом костюме, и, подойдя к столу, полезла в ящик за папиросами. Пристрастилась к этому делу еще с войны, да вот никак не могла отвыкнуть.
Зажигая папиросу, она с досадой взглянула на неосторожно прожженную скатерть. Специально ставила она на это место календарь, чтобы никто не видел. Но бабка Анфиса, уборщица, обязательно передвинет его по-своему. Анна Егоровна снова закрыла дыру и подумала: «Нет, надо бросать! От людей скрываешься, как вор. Срамота, ей-богу!»
Она была твердо убеждена, что женщинам курить не положено, а ей тем более. Мало ли что, девчата могут нехороший пример взять. А это уж никуда не годится. Оттого Анна Егоровна и скрывает это свое несчастье. Она была твердо убеждена, что в ее положении курение становится действительно тяжелой неприятностью.
«В город, что ли, съездить? — думала она, жадно затягиваясь папиросой. Там, говорят, лечат от этой пакости. Придется к зиме, как управимся с уборкой…»
Скрипнула дверь, и на пороге появился смущенный Тетеркин в рабочем замасленном комбинезоне. Он бережно закрыл за собой дверь, словно она была из тонкого стекла, и молча остановился посреди комнаты.
«Видел или не видел?» — обеспокоенно подумала Анна Егоровна, прикрывая газетой дымившуюся папиросу.
— С чем пожаловал, товарищ Тетеркин? Слыхала я про твои художества, как ты из машины вывалился. Каяться, что ли, пришел?
— А чего мне каяться? — грубовато ответил механик. — Что было, то было. Можете, что хотите, со мной делать.
— Да уж, конечно, это безобразие так оставить нельзя, — сказала Анна Егоровна, с тревогой следя, как тонкая струйка дыма ползет из-под газеты.
Тетеркин, казалось, этого не замечал; он смотрел, как дрожит светящийся солнечный прямоугольник на стене, и ожесточенно мял в руках кепку.
— Я по другому делу, — наконец сказал он. — На базу ехать надо, горючего нет.
— Чтой-то я тебя не понимаю, Тетеркин. Ты же сам говорил, будто за это время сэкономил столько, что хватит до двадцатого. — Кудряшова поджала губы и вытерла их концом платка.
Механик задумался и, наконец, решительно сказал:
— Оно бы, конечно, хватило, да вот третьего дня машина испортилась, все горючее сожрала.
