Он сделал это. Он прогнал ночь.
И где он теперь?
— Это Явь? — спрашивает он беззвучно. — Я умер?
— Нет, — тихо отвечает ему Лореаса.
Кодор приподнимается, оборачиваясь к ней. Высокие травы обступают их, загораживая от ветра. На земле — ковёр из хвощей и густого болотного мха, который вроде бы не должен расти в этих сухих местах… Плечи Кодора закутаны в шаль Лореасы, а ноги его греет пара маленьких мохнатых медвежат. Мать-медведица сидит чуть поодаль и внимательно смотрит на некромантиссу.
— Спасибо вам, — говорит ей Лореаса и кивает. Шумно выдохнув, медведица встаёт и уходит. Дети бегут за ней. Лесничий изумлённо смотрит им вслед.
Он понимает, что всю ночь жена держала его голову на своих коленях. Это Лореаса спасла его, примчавшись сквозь тьму и вернув его к жизни… Не говоря ни слова, Кодор крепко обнимает её, привлекая к себе, и целует — волосы, веки, губы. Кожа Лореасы — тёплая.
Некромантисса вздыхает и прижимается к мужу.
Так они сидят долго-долго.
Потом Лореаса откидывает голову и находит его взгляд.
— Ты всё-таки сделал это, — говорит она, — всё-таки сделал.
Голос её полон безмерного восхищения и глубокой нежности. Кодор улыбается. Зелёные глаза Лореасы лучатся, в них прыгают искры. На её волосах сидят бабочки, а высокая шея украшена живым полозом.
Кодор кидает взгляд через плечо.
Обе повозки стоят на дороге, запряжённые. Вороная кобылка бьёт копытом, остальные лошади дремлют. От ведьмы осталась груда костей, покрытых засохшей кровью, и несколько перьев. Плоть её, как и должно было случиться, истлела мгновенно, как только её сердце перестало биться.
Её больше нет. Сон Жизни стал чище на один воплощённый кошмар.
Кодор усмехается и встаёт. Лореаса поднимается следом.
Помедлив, он спрашивает:
— Как… Геллена?
И словно тень набегает, заслоняя ясное солнце. Смолкает рассветный лес. Кодор с ожиданием смотрит на жену. Рот некромантиссы печально сжимается. Тяжёлое беспокойство охватывает Лесничего. Он вспоминает, о чём шла речь вчера — и ему впервые за всё время становится страшно.
Лореаса покусывает губу. Она долго собирается с мыслями и выглядит нерешительной, но когда начинает речь, то в голосе её звучит несокрушимая властность. Её слова — приказ.
— Поезжай в дозор, Кодор, — говорит она. — Как можно дальше отсюда. Ты всё ещё Королевский Лесничий. Возвращайся через год и один день. Поверь мне. Тебе не нужно этого видеть.
Имя её под запретом.
У неё нет имени.
Она была принесена в жертву и обречена на смерть. Она заперта в склепе собственного тела, не мертвая и не живая. Её разум спит, она не испытывает желаний, лишена дара речи и не имеет собственной воли. Ныне она всего лишь прах земной, и лишь этим именем её дозволено называть.
Так будет год и один день.
О том, что случится на следующий день по истечении этого срока, некромантиссы предпочитают молчать. Им предстоит испытание, по сравнению с которым всё, что они изведали до сих пор — детские забавы и подколдовки. И это испытание невозможно даже вообразить.
Потому кажется: хуже, чем сейчас, быть не может.
Дом стал тёмен и мрачен. Чему удивляться: он превратился в гроб. В нём обитает мёртвое тело, сохраняемое колдовством. Мыши, черви и насекомые вьются вокруг него. Они зорко следят, не началось ли разложение, и обо всём рассказывают Лореасе.
С тех пор, как уехал Кодор, никто не навещает его семью. Люди предпочитают обходить их дом стороной. Некромантиссы довольны этим. Они и сами не показываются на свет. Лореана предполагает, что горожане теперь откровенно ненавидят их и рассказывают о них жуткие небылицы. Это не имеет значения, пока они не явились сюда с дрекольем и факелами. А они не явятся: для этого у них достаточно здравомыслия.
«Когда прах земной вернётся к нам, — говорит Лореаса, — и приедет Кодор, жизнь станет прежней. Люди забывчивы». Слыша это, Лореана с надеждой кивает, а Лореада мрачно усмехается, отводя глаза.
Как-то она признаётся: с каждым днём в ней крепнет уверенность, что мудрее всех была Мелинда, дочь Мериалы, дочери Мелузины, переселившаяся поглубже в Лес. Чем дальше от людей, тем лучше. Только отца и ту, которая ныне прах земной, любит Ада, а прочие люди один хуже другого.
Мать ничего не отвечает на это.
У них много забот. Непросто сохранять мертвеца готовым вернуться к жизни. Для этого недостаточно пения Снов. Пением можно поддерживать кровоток и работу лёгких, сберегать мышцы и кожу — но намного важнее сохранить мозг. Если мозг начнёт разрушаться, можно проститься с надеждой на новую встречу. Тогда придётся лелеять прах земной лишь для того, чтобы душа её по истечению года спокойно отправилась в Явь, а не стала тоскующим призраком…
Чтобы мозг оставался в целости, он должен работать.
Но разум мёртвой спит, пробудить его нельзя.
И это невыносимо. Это самое мучительное из испытаний: нужно постоянно заставлять прах земной выполнять какую-то работу, самую примитивную и монотонную, нужно придумывать всё новую и новую работу и следить, чтобы не мыслящая работница не повредила себе. Она может делать стежки, но не может сменить нитку в иголке. Она может возить по полу шваброй, но не в состоянии прополоскать тряпку. Если приказать ей вытереть пыль, она справится разве что с поверхностью стола — на каминной полке слишком много статуэток, а чтобы дотянуться до верха шкафа, нужно пододвинуть табурет…
При жизни… «Раньше, — неизменно поправляет Лореаса, — просто раньше». Достаточно того, что они видят своими глазами, не нужно ещё и вслух говорить о смерти. До того, как случилось несчастье, прах земной любила начищать медь и бронзу. Конечно, сразу понятно было, что нельзя давать ей в руки чистящие порошки. Но оказалось, что с медной лоханью и куском шерстяной ткани её тоже нельзя оставить. Она не понимает, когда нужно остановиться. Шерсть сначала протёрлась до дыр, потом вовсе распалась на пыль и кусочки ниток, а прах земной всё продолжала чистить медь… Она стёрла себе пальцы до мяса. Сон Крови помог восстановить плоть. Но от крика Лореаны, нашедшей прах земной в ту минуту, мороз подрал до костей…
Лореана тяжелее всего переживает их страшное дело. Мать и Лореада замкнулись в себе, став мрачными как грозовые тучи. Лореана плачет каждый вечер, осунулась и сама теперь похожа на тоскующий призрак.
Как-то она придумала заставить прах земной подрезать розы в саду. Отдала приказ и ушла. Вернувшись, она увидела, что розовый куст срезан до пенька, а прах, равнодушный ко всему, обрезает следующий куст — по одному листу, по веточке… «Я не могу на это смотреть!» — кричала Лореана, содрогаясь в рыданиях на груди сестры; она горевала вовсе не по розам… Лореада молча гладила её по голове.
