Он замолк, поднялся на ноги, поклонился и после недолгой паузы продолжил.
— Прости, учитель, но и с тобой я скоро расстанусь. С утра бродил по пригоркам, травы искал, в земле ковырялся, добывал целебные корешки и все, о чем размышлял в подземелье, само собой объяснилось. Ухожу я, учитель. Вот провожу тебя в замок, устрою на нарах, потом в путь.
— Как же с приказом сидеть в камере и не рыпаться? — спросил я.
— Да, — кивнул Иуда, — есть такое распоряжение. От властей земных исходящее… Но есть еще и ковчег, его призыв, и я сам вправе решать, как исполнить желание. Я его долго обдумывал. Тщательно… Даже учителю теперь не перебороть меня. Я послушен, но волю его желаю исполнить так, как сам это понимаю. Поселяне ждут меня, Петр, Андрей и Савл ждут меня, Левий Матвей и Муса ждут меня, Якуб и Варфоломей ждут меня, а я в камере прохлаждаюсь.
Я испытал шок. Это была первая биокопия, которая открыто заявила, что вправе не подчиняться приказам. Вот уж надумал, так надумал!.. Я не знал, куда деть руки, в губошлепной голове полная сумятица. Сказано — сиди! А он в ответ — пойду я, учитель!..
— Куда же ты пойдешь, Иуда?
— Двинусь на материк Дьори. Поклонюсь Ковчегу небесному. Иисусу помолюсь, Мухаммеду поклонюсь, с Гаутамой посоветуюсь, стоит ли исполнять желанное? Помяну Иеремию и Исайю и потопаю. Поищу Петра и Андрея, тоже, поди, не сидят сиднями, не прохлаждаются. Соберемся, помолимся… Скажем людям: «Братцы, где ковчег рукотворный? Пусть очертится в облачном небе! Пусть поделятся с нами, что уже сотворено, а что еще в проекте! Пусть подскажут, где навалиться, тогда мы все разом, дружно». А так, без правды, — он задумчиво почесался, — зачем трудиться, зачем вкалывать?
С этими словами он встал поклонился на четыре стороны и направился в сторону входного шлюза. С порога предупредил.
— Учитель, я снаружи подожду.
Мы долго молчали. На душе стало томительно-жутко и предощутительно.
Мы долго грдились в ночи и наконец край небосвода посветлел. Теперь оставалось только ждать, когда взойдет солнце. Наступит день, исполнится желание.
Это было сильное, искреннее чувство, оно окрылило меня. Легче стало на душе и у бесправного, лишенного пенсии, предков, будущих койсят, вернослужащего. Растерянно и звонко хмыкнул истерший зубы за немыслимо долгую жизнь, все изведавший и все познавший, попечитель ди. Мне открылось в ту минуту, что не в первый раз он присутствует при рождение веры, прорыва к правде, к чуду, и всякий раз таинство рождения нового, высокого в помыслах, решившего переступить черту существа завораживало. Вот как оно случается? Просто, без лишних слов?.. У каждого из нас была своя заповедь, свой исход. Мы сошлись здесь четверо и скоро разбредемся, но мы успели соприкоснуться своими правдами, и это было хорошо.
Попечитель помалкивал несколько минут, должно быть, ошарашено размышлял над смыслом своих желаний, одолевавших его бесконечно долго, не менее нескольких миллионов лет — о том ли мечталось, того ли жаждала душа? Туда ли стремился, если слово губошлепа оказалось способным всколыхнуть его незримую нейтринную плоть?
Наконец голос попечителя нарушил тишину.
— За металлическую дверь проникнуть не пытайся. «Быстролетный» все сам сделает. Тебе, Володя, надо бы на борт приводной станции архонтов попасть, добраться до ее центрального пульта управления. Не отвечает она мои запросы, таится.
— Как же насчет ковчега?
— Ковчег — производное. Главная опасность в приводной станции. Она и есть главный артефакт.
— Где же она находится?
— В междуцарствие Дауриса и Тавриса.
— Не понял.
— Скоро поймешь.
— Ну, а наградить их снами возможно?
— В принципе все, что создано руками, руками же может быть восстановлено. Химиотерапия, ментальные формулы, одним словом, подумаю… Только, Серый, неужели ты всерьез хочешь наградить их снами?
— Да.
— Смелое решение. Конечно, вера и сон неразрывны, но все-таки… Ночные кошмары, бред, неотвязные страхи, бессонница…
Я промолчал, потом после паузы спросил.
— Значит, полагаешь, пришло время рискнуть? Встать и заявить — хватайте меня, славные! Вот он я!!
— Что-то в этом роде.
Вечером того же дня мы вернулись в замок. Стражи из дежурной смены уже заждались нас и начали грубовато подталкивать тупыми концами копий.
— Все гуляешь!? — ворчливо выругал меня один из них, по имени Туути (бородач, через которого мне пришлось переступить, чтобы добраться до входа в подземелье). — А тут с тоски помирай?
Затем он обратился к Иуде.
— Начнешь ты, плешивый, что-нибудь соврешь про учителя, потом, после отбоя, сказки. И не вздумайте скукоту наводить! — он сунул нам под нос увесистый кулак. — Чтоб дух захватывало!
Мне нестерпимо захотелось осадить его, поставить на место. Ты кому, поганый роб, кулак посмел показать? Кому грозишь, выродок, лишенный снов? Природному homo sapiens, вершине мироздания, награжденному бессмертной душой, обладающему снами?.. Да я тебя!.. Этот простодушный и, по-видимому, до конца неистребимый расизм, вызвал у меня горькую усмешку. Менее всего Туути был похож на биомашину. Скорее на мастера заплечных дел. Кулаки у него были с местные арбузы, что росли на пальмах.
Сулла начал перед отбоем. Рассказал о блудном сыне. Камера провела обсуждение, правильно ли поступил отец, отдав предпочтение гуляке перед добросовестными работниками. Голоса разделились поровну. Затем апостол повел речь о граде земном, являвшимся отражением града Божьего. Связывает их святой ковчег, который мы должны строить не только руками, но и сердцем. Он — наш поводырь, наша надежда. Он — наш вестник и наш спаситель.
— Что есть наша жизнь? — спросил он, и сам себе с горечью ответил. — Виноградье приувялое…
Я втайне гордился Иудой, как если бы он был домашним котом или собакой, научившимися говорить. Было в этом что-то от варварства, от предрассудков, но что есть, то есть. Было лестно, что он сумел надежно соединить отдельные положения веры, превратить их в вероучение — последовательный, обоснованный рассказ о том, как жить, куда и с кем идти, что искать по дороге. Краеугольным камнем его религиозной системы являлась страстная вера, что жизнь не причуда, не игра, не совокупление перенасыщенных генами клеток, но дар, незримый, драгоценный. Согласие многих переменных. Что в ней есть смысл и таится он в спасении. Отыскать его — вот в чем заключено самое заветное желание всякой разумной особи без различия пола, принадлежности к той или иной планете, вере, без любых других душевных накруток и извращений, на которые так горазда разумная плоть. Только с земными низкими желаниями следует поступать так, как учат Благородные истины. Но помимо этих страстей есть еще мечта достичь нирваны, вот от нее никак нельзя избавляться, иначе гибель, слом души. Спасение — то есть обретение смысла — возможно и доступно, только для этого и следует возводить единый для всех ковчег. На его борту каждой твари будет уготовано место — не только поселянам, но и животным, птицам, которые в изобилии водились на Хорде, рыбам и редким страшным ящерам, обитавшим в местных океанах. Все они — законные дети ковчега, ради них он и строился, ковчег. Для их спасения создавался, так что лицезреть его — это высшее счастье для каждого верующего, и никто не может лишить живую тварь права видеть его сияющий образ, триединый, исполненный святого духа. Не важно, наяву или во сне!
