«Что ж, этого следовало ожидать, — подумал Петер. — Люди есть люди. Каждого интересует только то, что его интересует».
Даже в своей бестелесности Петер почувствовал тяжкую усталость. Но он все же заглянул в зал, где его дожидались чекодержатели.
— Мне бы ваши заботы, — сказал Петер. И добавил равнодушно: — Беззаботные вы идиоты!..
Если бы он знал, как опрометчиво для знаменитости говорить в рифму. Эти его последние слова вызвали особый восторг прессы. Их потом обсасывали все газетные поэты. Композиторы сочиняли на них модные песенки. Эстрадники, выбивавшие «атомные чечетки», непременно вставляли «стишок» в свои куплеты…
А Петер вернулся к своей Мелене и… запил. Стоит ли удивляться? Ведь это такое обыденное явление в обществе, где иными средствами так трудно добиться цели!
Время от времени он снабжал газеты скандальной информацией, накупал «утешительного» и, подталкиваемый «зеленым змием», метался по миру в своих чудесных зеленых снах. Он пугал главнокомандующих, уличных девочек, футбольных кумиров своими неожиданными явлениями и непонятными требованиями. Иногда он попадал на высокие научные собрания, слушал премудрых мужей, тешивших свое тщеславие заумными дискуссиями. Там ему казалось, что перед ним вовсе и не люди, а некие далекие от мира существа вроде цвагов, только менее терпеливые. Он лез на трибуны со своими антиатомными заявлениями, но его не слушали, ибо в научных дискуссиях существовала давным-давно расписанная очередь и всякая внеочередность воспринималась присутствующими как личное оскорбление.
Однажды ему пришло в голову навестить Штангеля.
— Ну и пусть все к черту взрывается! — крикнул Штангель, выслушав Петера. — Кто-то мудро заметил: если умного человека можно ударить так, что он ополоумеет, то почему полоумного нельзя ударить так, чтобы он поумнел? Людям нужны удары судьбы, люди без них не могут… Ну а лучше всего, если цваги уберутся ко всем чертям…
Петер не согласился, сказал, что людям для прогресса непременно нужно искать контакты с инопланетными цивилизациями.
— Не хочу никаких контактов, — вскричал Штангель. — Не желаю превращаться в очередного профессора Псишку!
— Кто это?
— Один чудак. Вбил себе в голову, что муравьи тоже цивилизация.
— Ну и что же?
— Ищет контактов. Газеты им читает, книжки показывает с картинками. Муравьи, конечно, чихать хотели на его уроки. А Псишка одно твердит: главное — непрерывность посылаемой информации. Говорит, что рано или поздно они догадаются. Ты сходи к нему, тебе это полезно.
— И схожу.
Петер закрыл глаза и сразу услышал слоновий топот и далеко не научные словечки.
— Я вам покажу цивилизацию! Варвары, людоеды проклятые! — скрипел астматический голос.
Петер увидел седовласого старца, сплошь облепленного рыжими муравьями. Старец пинал муравейник, бил его, как хлыстом, тонкой указкой.
— Профессор Псишка?
— Ну я, ну и что? У каждого бывают ошибки. Если хотите знать, в научной работе отрицательный результат тоже результат.
Профессор подпрыгнул, поджал ножки и с размаху сел на муравейник.
— Я к ним и так и этак, а они кусаться! Дождались, когда уснул, залезли под одежду да ка-ак куснут все разом!.. А вы кто такой?
— Ваш друг. Вы говорите, что они вас куснули все разом? Одновременно?
— Э… видите ли… я спал…
— Так это же величайшее открытие! Они откликнулись! А поскольку челюсти у них — единственный известный нам способ общения, то они и пустили его в ход.
— Вы полагаете?..
— Терпите, профессор. Терпите и старайтесь понять, что они хотят сказать, кусая вас. Терпите, мученик от науки. Не обижайте ваших братьев по эволюции…
Петер шутил, но ему было не до шуток. Иногда по утрам, когда рассеивался туман спиртного и кошмарных снов, он с тоской смотрел на календарь и считал часы до катастрофы. Тогда он распахивал окно, глядел на город и плакал от бессилия. Как в детстве, когда тверда была вера, что на слезы слетаются добрые ангелы.
Однажды это протрезвление пришло поздно вечером. Петер взглянул на календарь и ужаснулся: до пришествия цвагов, а стало быть и до катастрофы, которая за этим последует, оставалось восемь часов.
— Нет! — закричал он, перепугав Мелену. — Не может быть!
Он накинул плащ и выбежал на улицу. Тихий дождь сгонял в канализационные трубы дневной зной, оживлял полузадушенных жарой горожан. Люди шли пестрые в свете реклам и улыбались дождю. А Петер бежал мимо них, думая о том, что завтра, всего лишь завтра такие дожди будут вызывать ужас.
Мелена едва поспевала за ним, ни за что не желая отпускать Петера одного. Ночью они вломились в квартиру белобородого Вонани.
— Вы же обещали рассказать… — начал ученый.
— К черту счеты! — раздраженно перебил его Петер. — В шесть утра мир взлетит на воздух!
К счастью, Вонани относился к той редкой категории людей, которые, несмотря ни на что, предпочитали верить другим. Он провел ночных гостей в лабораторию, где все еще стоял старый ржавый котел. Петер забрался в люк. Мелена решительно полезла за ним.
— Я буду с тобой, — заявила она.
Он не стал спорить. Теперь ему было все равно.
Цваги заставили долго ждать. С полчаса Петер видел перед собой только светлый круг люка-иллюминатора и за ним белый халат Вонани. И когда нервы готовы были лопнуть от нетерпения, он почувствовал невесомость и услышал далекий свист в зеленом трепетании тонких лучей.
На этот раз все было как-то иначе. Петеру даже показалось, что он чувствует холод. Так во сне идешь босиком по снегу и знаешь, что это не реальность, и знаешь также, что за этим какая-то реальная основа. И просыпаешься и находишь, что сон не фантазия, что ногам действительно холодно, потому что во сне ты их высунул из-под одеяла. Вот и теперь был словно сон, только такой, от которого нельзя самому проснуться.
Мелена раскрыла рот, пытаясь что-то сказать, но Петер ее не услышал. Он взял Мелену за руку и стоял так, переступая по серому лунному гравию.
— Что вы хотите?
Мелена вздрогнула и оглянулась.
— Вы не должны этого делать! — крикнул Петер в черную пустоту.
— Мы давали вам время.
— Что нам ваше время? Мы же совсем другие. Вы приходите как диктаторы, предъявляете ультиматум, сулите золотые горы. А мы не умеем, понимаете, еще не можем ничего принять. Если ваша цивилизация так высока, то она должна быть доброй. Как же иначе?!
Петер умолк, не слыша возражений. Ему показалось, что он говорит сам с собой. Так бывает на больших митингах, когда теряется неуловимая ниточка-связь между оратором и толпой. Оратор все еще говорит, накаляет себя, а вокруг уже космический холод равнодушия.
