— Коллега, — повторил он, — не будем вдаваться в ненужные тонкости. Я тоже не всегда писал романы и не всегда буду их писать. Сейчас я мечтаю об отдыхе. Хочу собрать материал для одной небольшой вещицы на тему, близкую к теории знаковых систем, к семиотике. В душе рассчитываю на ваше любезное содействие, на скромную помощь, на небольшую консультацию.
— У вас же есть консультант.
— Кто?
— Сережа.
— Этот невежда? Бывший продавец лотерейных билетов? Да вы смеетесь? К тому же он занимается непозволительным делом. Волшебничает. Разводит разные суеверия и мрак. Это в наш-то век! Рано или поздно его привлекут к ответственности. Его и его покровителей из Книготорга. Доверить такой духовно незрелой личности работу с книгой. Вы молчите? Молчите? Выскажите свое мнение! Желаю знать ваше кредо.
Я повесил трубку. Снова раздался звонок. Я снова снял труб-ку и снова повесил. Телефон трещал.
Я снял трубку.
— Нас разъединили, коллега, — услышал я. — И это не первый раз.
Я снова повесил трубку и вышел на кухню сварить кофе.
Телефон продолжал трещать.
Настырность фантаста, его напористость оказались сильнее меня. И вот, забегая на несколько дней вперед, я должен признаться, что взял на себя неблаговидную роль и стал консультировать человека, который не внушал мне особой симпатии. У меня не хватило характера отказать, а может, и ввело в соблазн чувство, сомнительное, впрочем, чувство, сознание, что я должен заменить Сережу, самого необычного из всех советников и консультантов, какие когда-либо существовали на Земле.
Черноморцев-Островитянин в благодарность подарил мне все написанные им книги. И вот я сижу и читаю их, пытаясь найти следы Сережиного участия.
Увы, все эти многочисленные романы, повести и рассказы не стали мостом, соединяющим земную и хорошо известную нам действительность с той сферой, которую хранила Сережина память. В чем дело? Я не мог себе этого объяснить и не сумею объяснить вам. Это тоже было своего рода загадкой. Может, слишком земным, а следовательно, и приземленным был талант нашего знаменитого фантаста, не сумевшего слить свой слишком здешний и знакомый всем голос с тем нездешним и незнакомым, чьим представителем является субъект, спрятавший свое сверхобычное существо за обыденной внешностью сотрудника Ленкниготорга.
Нельзя сказать, чтобы фантаст не делал никаких попыток объять своей земной мыслью нечто особенное и выходящее за сферу нашего обыденного опыта. Наоборот, он все время уносился мыслью далеко за пределы нашей солнечной системы, но только одной мыслью, сердцем же и всеми своими земными чувствами оставался дома, в своей комфортабельной квартире, с ее привычным и давно обжитым миром. Короче говоря, в Черноморцеве-Островитянине было слишком много от бойкого беллетриста и слишком мало от подлинного художника. Традиционная и во многом обветшалая система наивного приключенческого романа не в состоянии была схватить и передать сложную сущность зрелого Сережиного опыта, голосом которого с нами пыталась заговорить биосфера и история загадочной планеты, чья цивилизация сумела доставить Сережу сюда, развременив время и развеществив пространство, сжав до отказа главную пружину бытия.
Передо мной был пустой сосуд, раскрывшаяся ладонь, которая держала нечто, но не сумела удержать. Книги Черноморцева-Островитянина напоминали капкан, из которого только что убежала добыча, не тронув приманку.
И я закрыл эти книги с досадой и положил их на полку.
Нет, фантаст все же чувствовал разницу между мной и Сережей. И время от времени он давал мне это почувствовать и понять.
Он даже не удержался и сказал:
— Вот если б вы тоже были оттуда.
— Откуда? — поинтересовался я.
— Ну, оттуда, откуда прилетел к нам Сережа.
— Разве он откуда-нибудь прилетел? Вы же взяли его из детского дома?
— Да, да, — уже кивал и соглашался со мной фантаст. — Я это только в метафорическом смысле, Он сидел рядом со мной и рассеянно слушал. Я объяснял ему, что такое идеограмма. Я рисовал на листе бумаги сосуд, из которого льется вода, образчик идеограммы, обозначающей свойство прохладно. Да, существовало на Земле время, когда люди прибегали к слишком наглядной и предметной информации, еще не умея оторвать свою не слишком гибкую мысль от форм самих вещей.
Я говорил, следуя за логикой той увлекательной дисциплины, которой я отдал много лет.
Но что-то мешало фантасту меня слушать. Ему не давало покоя сознание, что Сережа, занявшийся книжной торговлей и увлекшийся дружбой с моим аспирантом, отказывается делиться с ним своим уникальным опытом.
— Я выведу его на чистую воду, — ворчал маститый фантаст. — Тоже мне этот кудесник! Волшебство запрещено, как опасный пережиток. Нет, я угощу его фельетончиком или даже серьезной научной статьей, его и вашего неосторожного аспирантика. Пора положить этому конец. В каком веке мы живем, в каком веке?
Я пытался его успокоить.
— Насчет волшебства, — говорил я, — я ничего не встречал в законах. Волшебство кодексом не предусмотрено.
— А суеверие и мрак?
— Но ведь у него все на строго научной основе, на опыте, который он принес оттуда к нам на Землю!
— Типичная лженаука, родная сестра телепатии.
— Насчет лженауки в кодексе ничего нет. Да и нельзя. При желании кого угодно можно объявить лжеученым или телепатом.
— Не спорьте. Речь идет о волшебстве. Это нужно пресечь. И я пресеку с помощью общественности и прессы.
Я пытался урезонить фантаста, отвлечь его, увлечь своей любимой наукой историей знаков. Я рассказывал ему о древнеперсидском клинописном алфавите, но он слушал рассеянно. Его томила одна и та же мысль, одно и то же желание.
— Я принципиальный человек, — говорил он, — и мое материалистическое мировоззрение не позволяет мне мириться с этим мраком и суеверием, которые он тут распространяет.
— Но раньше, — убеждал я его, — раньше, до того, как Сережа отказался сотрудничать с вами, ваше мировоззрение позволяло же вам не замечать его некоторые странные особенности.
— Это была моя ошибка, которую я должен исправить.
Я что-то пытался ему сказать, но он меня не слушал.
— Нет, нет. Не мешайте мне. Я должен найти контакт со своей совестью и немедленно исправить свою ошибку.
— А что вы намерены делать?
— Пресечь. Понимаете, пресечь. Не допустить, чтобы невежественная личность продавала книги. Пресечь. Немедленно пресечь всякое волшебство.
— А факты? — спросил я. — Где же факты?
