— Значит, ты безапелляционно отвергаешь то, что не можешь понять. — Вандервеен внимательно смотрел на него из-под кустистых бровей. — То, что нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
— Попробуйте сами доказать то, что вы здесь говорите, — выпалил Лаудер. По мере того как сознание его воспринимало жуткий подтекст слов капитана, он все больше терял самоконтроль.
Вандервеен отвечал ровным голосом:
— Гиперпространственный крайне эффективен, однако и он не имеет стопроцентной гарантии. То есть он работает в любом пространственном континууме. Здесь же — не действует. Вдобавок — никакой свет не проникает в данный момент за борт корабля. И никакие радиосигналы — по бортовой рации.
— Рация, — Лаудер с досадой хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл про нее.
— Мы уже пробовали, пока ты дрых. Рация молчит, как могила. — Скрестив руки перед грудью, капитан размеренно расхаживал по рубке. — Итак, мы имеем некое место, которое по сути не является космосом, пространством в нашем понимании. Нечто холодное и стерильное. Где не существует всех гравитационных и электромагнитных явлений, о чем красноречиво свидетельствует молчание всех наших приборов. Короче говоря, то, что стоит в стороне от всего материального и от любых созидающих сил материи. Полное отрицание. Ультима Туле. Место, забытое Богом. — Он посмотрел на них, выставив бороду. — Гиперпространственные вынесли нас на обочину, и мы — за пределами вселенной.
— Что ж, — заговорил Сантел, — вот как обстоит дело, на мой взгляд. — Все вещи, с которыми мы знакомы: свет, гравитация, воздух, пища, тепло, общество и так далее, — заключены внутри корабля. По ту сторону — ничего, кроме, наверное, кораблей, рассеянных по бесконечному кладбищу мрака, сорок кораблей, тех самых, которые исчезли, не оставив ни сигнала, ни следа за три тысячи лет, после того как гиперпространственный двигатель вошел в широкое пользование. Ушли вовеки, — заунывно бубнил Сантел, видимо, получая странное болезненное удовольствие. — Во веки веков — аминь!
Лаудер в неистовстве стал восклицать:
— Мы еще выберемся отсюда. Мы улетим в сиянии славы. Мы не станем ждать, пока придет новое царство. — Он поочередно сверкал глазами на спутников, ожидая возражений. — Потому что я сейчас же стартую ракетными двигателями.
— Бесполезно, — отвечал ему Сантел. — Один час гиперпространственных покрывает большее расстояние, чем ракеты — за двести лет, даже если топливо…
— Плевать на топливо! Горите вы вместе с вашим топливом!
Двое молчали. Их взоры следовали за Лаудером, который усаживался в кресло пилота, возился с инжекторами, включал зажигание. Корабль ревел и трясся.
— Видите? — Он выскочил из кресла, стараясь перекричать шум, и сплясал небольшой танец триумфа. — Видели?
— Видишь? — крикнул Сантел еще громче. Он указал на шкалы измерителей. Их стрелки трепетали в полном согласии с вибрацией корабля, но больше ничего не происходило. Ни толчка вперед. Ни завывания скорости. Ни тяжести ускорения. Реагировал только термометр. Он проворно карабкался вверх. Тепло хлестало от кормы, почти никакой излучения вовне не было.
— Вырубай, Лаудер! — скомандовал Вандервеен, заметив, что показания термометра уже перебираются за красную линию. — Вырубай — или мы поджаримся заживо.
— Поджаримся! — взвыл Лаудер, не обращая внимания на термометр и продолжая свою безумную пляску у панели управления. — Кому какое дело? Ведь мы возвращаемся. Домой. Туда, где деревья и цветы. Где Винифред смеется, счастливая навсегда.
Ракетные двигатели ревели. Жар нарастал. Пот струился по его щекам, незамеченный в этом буйстве и торжестве.
— Моя Винифред. Мой дом. Мы — на пути.
— Пространственная эйфория, — хмуро прокомментировал Сантел.
— Лаудер, я же сказал — вырубай!
— Назад — к солнцам, лунам, морям, облакам! Назад к людям, к миллионам людей. Скажите спасибо мне. Бутылка откупорена, скажите спасибо.
— Вырубай! — Вандервеен двинулся к нему: волосы на голове слиплись, с бороды струился пот. До критической отметки оставалась всего треть пути ртутного столбика.
— Никогда! Никогда! Мы возвращаемся, я же сказал. Нравится вам это или нет. — Лаудер смотрел на приближающегося капитана, и его взгляд приобретал осмысленность и даже остроту. — Ни с места! Ракеты дадут газа без твоего приказа. Ни с места! — Распахнув бардачок пилота, он хватил рукой на ощупь, извлекая нечто увесистое и отливающее голубым металлом…
Тонкий огненный луч вырвался из запястья Вандервеена.
Лаудер замер у выдвижного ящика, опершись рукой. Он смотрел на Вандервеена, лицо его было мокрым от пота, взгляд — туманным. Ракетные двигатели сотрясались и громыхали. Он медленно сполз на колени, выпустил свою последнюю опору — выдвижной ящик, рассыпая его содержимое. Быстро переступив через него, Сантел выключил тягу основных двигателей.
В глубокой тишине Лаудер оправдывающимся тоном произнес:
— Я просто очень хотел домой… Винифред! Ты понимаешь? — Голос у него был, точно у ребенка. Он машинально встряхнул головой, рухнул и замер — дыхание его осеклось.
— Последний рейс, — Сантел застыл над его телом. — Это был его последний рейс.
Вандервеен вытер лоб.
— Я хотел только по касательной — для острастки. Неудачный выстрел.
— Это судьба.
— Неудачный выстрел, — упрямо повторил Вандервеен. — Не было времени ни сообразить, ни прицелиться. Он отвернулся с тоской. — Страдания выпали на его долю, наказание — на мою. На самом деле я сразил этим выстрелом сразу двоих.
Сантел посмотрел ему вслед — удалявшемуся, едва передвигая ноги.
Человек — никогда не остров.
Пять недель. Восемьсот сорок земных часов. Двадцать межгалактических временных блоков. Зоны лет в бериллиево-стальной бутыли. И по-прежнему непроницаемая внешняя тьма, плотная и насыщенная, самодовлеющая тьма, никогда не знавшая света жизни.
Слоняясь по кораблю, Сантел заглянул в капитанскую рубку, упал в кресло штурмана. Он был худ, бледен и вообще имел вид человека, которого давно не оставляют проблемы.
— С питанием все в порядке. Хватит на год. Но на что оно без годичного резерва кислорода?
Занятый какой-то писаниной за своим столом, Вандервеен не откликнулся.
— Если бы мы разжились хоть полуакром кислородного какти с Сириуса, какие есть на всех крупных кораблях, мы запросто протянули бы целый год. Да и ухаживать за растениями было бы полезно, это могло бы как-то скрасить времяпрепровождение, — последнее слово он выговорил ленивым тоном человека, привыкшего скучать, не оставляя при этом долгих и тягостных раздумий. — Можно было бы сосредоточиться на проблеме воды.
