Когда обвалилась стена и потухли авары, многие бросились пытать счастья за очерченной границей. С обрыва спускались бунтовщики и цэрэги, выжившие сектанты-общинники и еще неведомо кто. Спускались в одиночку и группами, оставляя на стене веревки для подъема или навсегда отрезая себе путь назад. Часть этих людей выходила к поселкам, основанным Ээтгоном, и присоединялась к ним, принимая законы страны изгоев, многие гибли, не умея приспособиться. Кое-кто выживал, но не имея достаточно средств, вел существование мало отличное от жизни диких зверей. Всех этих людей нельзя было сбрасывать со счетов, но и серьезной проблемы они не представляли. А теперь выяснилось, что на дальнем, самом засушливом конце мира одонт Моэртал сумел сохранить государство и организовал исход уцелевших на иные земли.
Результаты переговоров Шоорана не волновали. В конце концов — земля теперь большая, как-нибудь ее поделят. Если Ээтгон считает, что присутствие в его стане илбэча может принести какие-то выгоды, то Шооран не станет возражать и будет послушно принимать важные позы. Больше от него не может требовать никто.
В свите Моэртала Шооран увидел несколько знакомых лиц. Особенно порадовала встреча с Турчином. Бывший сослуживец щеголял уже в достоинстве одонта, хотя, конечно, никакого управления Моэртал ему не доверял. Просто Турчин добросовестно служил, успешно командовал двойной дюжиной солдат, и Моэртал, не затрудняясь подысканием иных званий, вручил ему костяной тесак. Шоорана Турчин в очередной раз не узнал, смотрел на него с опасливым восхищением и приблизиться не решался.
Зато Моэртал сразу подошел к илбэчу и уважительно обратившись на «вы», но не изменяя привычной утвердительной манере, спросил:
— Мы уже встречались прежде. Ваше лицо мне знакомо.
— Я служил у благородного одонта цэрэгом, — напомнил Шооран, — а потом выпустил из тюрьмы сказителя Чаарлаха и дезертировал сам.
— Это я хорошо помню, — сказал Моэртал. — Значит, старый пройдоха все-таки знал, кто илбэч. Вот почему он вел себя так дерзко.
— Он ничего не знал, — возразил Шооран. — Он вел себя храбро, потому что был бесстрашен.
Этой короткой беседой и ограничилось участие Шоорана в государственных делах. Через день он отправился обратно, рыхлить приречный перегной.
Второй раз Шоорана потребовали для дальней экспедиции. Скороход, прибежавший на поле, задыхаясь, сообщил:
— Ээтгон зовет к себе. Охотники нашли алдан-тэсэг!
Отряд вел сам Ээтгон. За два месяца жизнь в колонии наладилась, и повелитель не боялся оставить подданных одних. Путь оказался неожиданно долгим, хотя алдан-тэсэг они увидели на восьмой день путешествия. Он огромным светлым куполом возвышался над лиловеющей линией горизонта. Казалось, до него можно дойти за несколько часов, от силы, за день, но проходили сутки за сутками, а исследователи никак не могли добраться к подножию.
Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие высокой, несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга все так же торчала из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью.
Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались, что уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад. В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем более, что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно недалек.
Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот, более обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в плотном камне не было ни единой выбоины, трещины.
Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю, который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край. Стена не кончалась здесь, и ее нельзя было обойти. Она поворачивала под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая степь.
Шооран подошел к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена высилась, нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели, преграда словно излучала холод.
— Я знаю, что это, — сказал Шооран. — Это не алдан-тэсэг, это далайн. Только здесь стена еще не упала, поэтому он такой высокий.
— И что нам с ним делать? — спросил Ээтгон.
— Ничего. Идти домой.
В первом же поселке, куда после двухнедельных блужданий вышла экспедиция, им сообщили неприятные новости. В одну ночь все подъемники, ведущие на вершину далайна, были испорчены. Подъемников насчитывалось несколько дюжин, и кто-то немало постарался, подпиливая столбы и перерезая волосяные тросы. Теперь наверх стало не попасть. Хотя, ничего особо ценного там и не оставалось, только запасы кости и хитина, ставшего бесполезным, после того, как исчез нойт.
Диверсию Ээтгон приписал людям Моэртала и, ругнувшись про себя, махнул рукой на залежи трухлявой кости. Гораздо больше встревожило его другое сообщение.
Еще в дороге путешественники заметили, что ночи стали непривычно холодными, словно мертвящая влага далайна подступила к земле. Трава по утрам серебрилась белым налетом, с деревьев осыпались пожухлые листья. Дома эти погодные неурядицы обернулись бедой: хлеб третьего урожая, под который были расчищены изрядные делянки, не вырос. В поселках, разбросанных вдоль реки, царило уныние, грозящее в любую минуту беспричинно перейти в возмущение.
Ээтгон вернулся как нельзя кстати. Он сходу взял управление в свои руки, метался от деревень земледельцев к стойбищам охотников, опять, как год назад устраивал склады припасов. Увидав где-нибудь хитрую придумку, немедленно сообщал о ней всем, советуя поступать так же. Люди переселялись из продуваемых кожаных палаток в землянки, мгновенно прозванные шаварчиками. Все, кто мог заготавливали горькую ягоду, копали съедобные коренья, которых уже немало было известно, сушили грибы, вялили и квасили мясо. А вечерами, собравшись вместе, грели руки над огнем и ругали тяжелую жизнь и илбэча, который подстроил им такое.
