Юрий Брайдер - Гражданин Преисподней. Дисбат

– Ничего… еще посмотрим, кто где будет потом валяться, – прохрипел Дарий.

– Значит, это ты его изувечил, поганка! – И без того осипший голос Дашки перешел в зловещее шипение.

– Но, но! Грабли-то убери, сикуха! – Соломон отшатнулся назад, но Дашка почти неуловимым движением мазнула его всей пятерней по лицу.

– Прими это клеймо от меня на память, – сказала она. – И носи его в любом облике, зримом и незримом, во все времена и во всех мирах.

В ответ раздался такой вой, что, если бы не сорванная крыша и не выбитые окна, у людей, наверное, полопались бы барабанные перепонки. Прежнего Соломона уже не было. Его внешность менялась ежесекундно, но какой бы новый облик ни приобретал разъяренный бес – каменного идола или медного змея, – на его шкуре горели пять глубоких параллельных царапин.

Напоследок Соломон превратился в тучу бешено мельтешащей черной паутины, попытавшейся запеленать Дашку в непроницаемый кокон, из которого она, надо полагать, уже никогда бы не вырвалась.

Однако девчонка извернулась и с криком: «Изыди!» – показала бесу четыре кукиша сразу.

– Изыди! – харкая кровью, поддержал ее Дарий.

– Изыди! – Синяков вложил в этот крик столько силы и страсти, что его душа на мгновение потеряла связь с телом и вернулась обратно, только совершив в свободном пространстве нечто вроде сальто-мортале.

– Изыди! – Димка очертя голову бросился вперед и хлестанул беса стеблем волшебной травы.

Такого дружного отпора Соломон, конечно же, не ожидал. Туча паутины сжалась до размеров футбольного мяча, который выкатился к двери и прыжками понесся прочь. Пять красных полос на черном фоне напоминали товарный знак какой-то спортивной фирмы.

Преодолев таким манером метров пятьдесят, Соломон попытался превратиться в крылатое существо, но так и не смог оторваться от земли. Дальнейший путь он продолжал в жалком облике дождевого червя, длинного и толстого, как пожарный шланг. Форма клейма, оставленного Дашкой, при этом не изменилась, только теперь это были фиолетовые полосы на розовом.

Однако, прежде чем исчезнуть окончательно, ползучая тварь сделала стойку на хвосте и голосом, срывающимся от ненависти, пригрозила:

– Знайте, что власть бесов простирается гораздо шире, чем вам кажется. И за это надо благодарить вас, людей. Поэтому очень скоро мы встретимся опять. Жаль, конечно, что не все доживут до этого момента…

– Кого я вижу! – Дашка перевела взгляд с Синякова на Димку, корректно отвалившего в сторону сразу после того, как стало ясно, что между его отцом и неизвестно откуда взявшейся юной ведьмой существует взаимная симпатия. – А сыночек-то в папашу уродился. Только поотчаянней будет.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Синяков. – Зачем отец, когда сам молодец!

– Ты себя в старики не записывай. Осталась еще силушка?

– Есть немного.

– Тогда лови меня! – Разбежавшись, Дашка прыгнула в объятия Синякова.

– Эй, кончайте там лизаться! – буркнул Димка. – Комбату никак конец приходит…

– Как ты себя чувствуешь? – допытывалась Дашка у брата. – Жить будешь али нет? Любой колдун свою смерть загодя чует.

– Если почую, сразу скажу… Таить не стану, – пообещал Дарий, которому каждое новое слово давалось с видимым усилием. – Ты лучше объясни, как попала сюда.

– Я для всех буду рассказывать, можно? – Под «всеми» Дашка имела в виду Синякова и Димку, примостившихся поблизости.

Дарий обвел мутным взором сначала юного штрафника, не убоявшегося ни подневольной службы, ни бесов, а потом и его настырного папашу, вопреки всему в одиночку выжившего в Пандемонии, однако ничего по их поводу не сказал, еле-еле выдавив посиневшими губами:

– Можно.

– Тогда надо издали начинать… Когда вы меня одну бросили, я поплакала немного и в город вернулась. Получила по квитанции чемодан и осталась ночевать на вокзале. Если человек при чемодане, его милиция не трогает. Утром чемодан опять в багаж сдала и на то самое место вернулась, где тебя ждать обещала. – Она без всякого стеснения чмокнула Синякова в щеку. – День впустую просидела. Какие-то алкаши ко мне клеились, но я их быстро отшила… Ночевать на базар поехала. Хотела новости узнать. Там купила полмешка сырых семечек. Часть зажарила, часть так оставила. Многие ведь, особенно старики, сырые любят. Теперь я на той проклятой окраине уже не просто так ошивалась, а вроде бы при деле была. Навара, правда, почти никакого. Больше сама налузгала, чем продала. Потом смотрю, братец мой катит на своем драндулете. Обматюкал он меня самыми последними словами и назад стал гнать. Я для вида согласилась да еще и семечек ему в карман насыпала. Знаю ведь, какой из карманов у него дырявый. Сколько раз зашить хотела, только он не давал… Мотоцикл, думаю, будет бросать на кочках да колдобинах, вот семечки и посыплются. Вы их, кстати, кушайте, зачем добру пропадать… Ну а потом подождала немного и пошла вслед за братцем. Как нитка за иголкой.

– Как же ты в темноте шла? – удивился Синяков.

– Как-как! Обыкновенно. Я ведь ему семечек сырых насыпала, нежареных. А каждое семечко – живое. В нем до поры до времени зародыш живой жизни таится. Я живое в любой темноте различу. Хоть человека, хоть кактус. От них всегда сияние исходит. Эти семечки мне в темноте как звездочки светили. Только, конечно, не так ярко… Разве для тебя это новость?

– Новость, – сознался Синяков. – Я в темноте только гнилушки вижу… Скажи, а не страшно тебе было? Сама ведь говорила, что темных нор боишься.

– Страшно… Но без милого еще страшнее. Я ведь за тебя больше боялась, чем за себя. Чуяло мое сердце, что ты в беду попадешь.

– На этот раз обманулось твое сердце, – произнес Дарий. – Милый твой, как Колобок из сказки… От любой беды уйдет…

– Разве это плохо? – удивилась Дашка.

– Хорошо… Ты лучше вспомни, не встречала ли кого по дороге?

– Встречала, как же! – охотно подтвердила она. – Несколько раз этих уродов встречала, которые бесами зовутся. Только все они какие-то пугливые. Шарахались прочь. От семечек отказывались. Потом паренька одного встретила. Совсем несчастного. Он дорогу в мир людей искал, а я ему ничего объяснить не смогла. Правда, семечками одарила. Он голодный был.

– Это Семенов… Из второй роты. В мир людей ему дороги нет, а назад вернуться боится. Пропадет зазря… Так тебя, говоришь, бесы боятся? Только увидят и сразу шарахаются?

– Да, а что тут особенного?

– Ничего… Ты хоть за последние дни ела что-нибудь?

– Семечки.

– И голода не чувствуешь?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?