— А потом?
— А потом подобным же образом устанавливается информационный кристалл, и функциональные характеристики жизнедеятельности мозга несколько видоизменяются.
— Хитрое изобретение. — Я хотел еще что-то добавить, но в эту минуту вошел Ремо.
— Теперь нам известно, откуда у нас появился мишка, — провозгласил он.
— Все-таки раскопали того, кто его сотворил?
— Нет, он сам заявил об этом.
— И кто же он?
— Профессор Таропат.
— Тот самый, из Института психики автоматов? Несколько лет назад я слушал его лекции. Но сейчас ему должно быть уже около ста лет, — сказал Том.
— Восемьдесят с небольшим. Несколько лет назад он отошел от активной научной деятельности и занимается теперь только собственной маленькой лабораторией где-то в Австралии.
— Зачем ему все это понадобилось?
Ремо пожал плечами:
— Похоже, только для того, чтобы доказать, что автоматы могут представлять опасность для людей. Он твердит об этом уже много лет.
Юрий Вигорь
ПОСЛЕДНИЙ ПРИЗРАК ГРАФА НАРЫШКИНА
Не знаю, как вы, но лично я никогда не испытывал особого пристрастия к щекотливым романтическим историям. Нет, выдумывайте все, что вам будет угодно, ведь недаром сказал поэт: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Но не преступайте границ реальности, не напускайте зря лишнего тумана и мишурного блеска, вводя в заблуждение доверчивого читателя. И уж будьте уверены, я не стал бы зря занимать ваше время рассказом о загадочной смерти графа Нарышкина на охоте, который услышал, коротая время в егерской сторожке Альфонсиса Бразайтиса, если бы эта история в недалеком прошлом не послужила на руку кое-кому из незадачливых браконьеров. Впрочем, тут кроется толика вины и самого Альфонсиса, ибо кто, как не он сам, распространял неоднократно сомнительную легенду?
Примите во внимание, что живет Альфонсис один-одинешенек в глухом лесу, поскольку остался вдовцом, а дочь после свадьбы уехала в Пудожский район к мужу. Бразайтис — человек добрейшей души, немного сентиментален и подвержен мнительности. Выходя на охоту, он придает значение всяким малейшим приметам и может заранее совершенно уверить себя, что ему нынче выпадет удача. Долгими зимними вечерами он заполняет досуг резьбой по дереву, мастерит из сучков и веток чертей и леших, которыми увешаны все стены его сторожки. Произведениями искусства многочисленные поделки Альфонсиса не назовешь, но, надо отдать должное, в них чувствуется фантазия и немалый вкус автора.
Прежде чем продолжить этот драматический рассказ, позвольте коснуться нескольких существенных подробностей.
Окрестности литовского городишка Йонишкиса не без основания считают с давних пор вотчиной благородных европейских оленей. Здесь их и впрямь превеликое множество, и они беспечно разгуливают целыми стадами по лугам и пастбищам, ревностно опекаемые егерями.
В сентябре, в самую жаркую пору гона, над даунаравскими лесами по ночам стоит неумолчный страстный стон быков, вызывающих соперников на поединок. Бои идут горячие, и на лесных опушках слышится мощный треск рогов.
Альфонсис уверял меня, что лет двести назад впервые завез сюда оленей граф Алексей Петрович Нарышкин, в молодые годы заядлейший охотник, гуляка и хлебосол. Позже, при Павле I, его отлучили от столичного двора за какие-то прегрешения. (Поговаривали, что граф имел связь с орденом иллюминатов, хотя принадлежал он к масонской ложе так называемых черноголовых, которые проповедовали всеобщее братство без государства и церкви. В ту пору был разоблачен заговор, и, хотя Нарышкин сам пострадал, на заседании ложи пришли к выводу, что именно по его вине тайна оказалась раскрытой. Так ли это на самом деле — нам трудно судить, да и не столь важно для нашего рассказа).
Обширное имение графа находилось в близлежащем от Йонишкиса местечке Жагарэ. И по сей день сохранился почти не пострадавший от времени величественный ансамбль дворца, надворных построек и служб, исполненных в готическом стиле. Рядом разбит чудесный парк, и до самой окрестности местечка Жагарэ тянутся липовые аллеи, которые перерезает сегодня широкая и оживленная автомобильная магистраль.
Судя по слухам, граф Нарышкин, живя на широкую ногу, держал десятка четыре свор борзых и гончих, а в прекрасной конюшне красного кирпича, увенчанной шпилями по двускатной крыше с башенками, было не меньше трехсот отменных скакунов.
Специально доставленные из Булонского леса олени жили в огромных, обнесенных сеткой вольерах среди соснового бора. Каждый год граф велел выпускать молодняк на волю, и по прошествии времени олени расселились по всей округе.
Приезжавшие в имение гости старались перещеголять друг друга в стрельбе из ружей и луков, причем частенько охотились без зазрения совести и в вольерах, но сам старый граф, презревший на склоне лет светскую суету и одолеваемый меланхолией, если и развлекался охотой, то исключительно в лесах на вольную дичь, как истый спортсмен. У его светлости имелась отменная коллекция ружей, стрелял он, надо сказать, превосходно и мог дать фору любому что в состязаниях из английского лука, что из арбалета.
Осенью Нарышкин частенько отправлялся налегке, с дву-мя-тремя егерями, подстеречь на реву красавца-рогача; подолгу, бывало, сидел на вышке до захода солнца, а в полнолунье нередко охотился и за полночь.
Само собой разумеется, никто из местных жителей, даже богатых помещиков, не смел и появляться в графских лесах с ружьем или луком, а если, паче чаяния, егеря встречали такого дерзостного смельчака, на него тотчас пускали свору собак, которые безжалостно рвали браконьера в клочья. На этот счет граф был чрезвычайно строг и жесток, забыв масонскую заповедь о всеобщем людском равенстве и единении с природой, хотя в остальном считал себя вполне добродетельным.
Полагаю, что нет особой необходимости излагать частные подробности жизни графа Нарышкина, тем более его загадочное прошлое, о котором он не любил распространяться. Обратим внимание лишь на то, что в тот роковой день, о каковом ниже пойдет речь, граф, как обычно, поехал развлечься охотой с тремя егерями, но без собак. Свою любимую английскую кобылу он оставил у дороги и велел слугам дожидаться близ опушки, пока не даст условленный сигнал рожком, а сам налегке с ружьем направился через чащу к поляне в глубине леса, где высился на столбах замаскированный скрадок.
Еще в сумерках послышался громкий одиночный выстрел, после чего вацарилась гнетущая тишина, а затем вдруг раздался душераздирающий крик.
