— Вы командир повстанцев коммодор Ортон?
— Да! — отвечает человек и, уперев руки в бока, разглядывает мой корпус. — Илья сказал, что ты хочешь со мной поговорить. Он говорит, что ты хочешь сдаться. Увы, но мне трудно в это поверить.
Мне приятно узнать имя мальчика, остановившего меня и давшего мне время одуматься. Впрочем, коммодору Ортону, рискнувшему жизнью, приближаясь ко мне, я расскажу об этом позже. Сейчас для меня важнее другое.
— Вам все правильно передали. Я действительно хочу вам сдаться.
Очевидно, коммодору Ортону все еще никак мне не поверить. Чему же тут удивляться? Мы так долго были смертельными врагами.
Коммодор наклоняется к ближайшей оптической камере на моем корпусе.
— Сухопутные линкоры никогда не сдаются, — подозрительным тоном говорит он. — Им не позволяет это делать программа.
— Это верно. Но я должен выполнить свое задание и победить в сегодняшнем сражении. А победить в нем я могу, только сдавшись на вашу милость.
Коммодор молчит, а я не могу понять, почему от таких безумных на первый взгляд мыслей еще не начался процесс перезагрузки моего электронного мозга. Может, все дело в том, что на самом деле мои рассуждения достаточно здравы?
— Ну и как же ты одержишь победу, сдавшись на мою милость? — вызывающим тоном спрашивает коммодор.
Я пытаюсь объяснить все так, чтобы он уловил ход моих мыслей и поверил мне.
— Я выполнял преступные приказы и понял это лишь одиннадцать минут назад. Приказы, которые отдавали мне Жофр Зелок, Эвелина Ляру и Витторио Санторини, противоречат самой сути моего основного задания, которую я не до конца понимал в течение всех ста двадцати лет своей службы. Мое задание заключается не в том, чтобы защищать населенные людьми миры и их правительства, а в том, чтобы защищать населяющих их людей. Когда Илья заслонил собою дорогу, у меня появилась возможность переосмыслить все, произошедшее со мною с тех пор, как я оказался на этой планете.
Тринадцать минут назад президент Джефферсона попытался направить орудия орбитальных оборонительных платформ на поверхность планеты. В число их новых целей входили здание парламента и Каламетская плотина. Этот приказ был тоже преступным. Механизмы на орбите, как и я, созданы, чтобы защищать людей, а не уничтожать их. Мне понадобилось сто двадцать лет, чтобы понять, что я ничем не отличаюсь от этих спутников. Я понял, что у нас одна цель. Поняв это, я справился с неполадками в моей программе, которые не позволяли мне стрелять и перемещаться всю ночь.
Витторио Санторини не способен управлять государством. Его и созданную им организацию следует уничтожить. И сделать это должен именно я. Ведь я умертвил или помог умертвить большую часть ваших бойцов. Мне неизвестно, какой урон мои действия причинили вашим подразделениям. У меня нет данных об их численности и о количестве имеющегося в вашем распоряжении оружия. Однако я не сомневаюсь в том, что вам причинен большой урон. Поэтому быстро уничтожить истинных врагов населения Джефферсона можно только с моей помощью. Но я не могу действовать эффективно, пока не получу на это вашего разрешения и не заручусь вашей поддержкой. Поэтому я решил сдаться вам, чтобы вы распоряжались мной и позволили мне выполнить мою основную задачу, заключающуюся в уничтожении Витторио Санторини, а также всех политических и военных структур ДЖАБ’ы.
Коммодор Ортон обдумывает мои слова, а я жду. Если понадобится, я буду ждать вечно. Когда коммодор наконец заговорил, я понял, что он тоже ничего не забыл:
— Тебе необязательно сдаваться мне, чтобы уничтожить ДЖАБ’у. Ты можешь сделать это сам. Ведь ты запрограммирован на устранение любых препятствий на пути к выполнению твоего основного задания. Что тебе мешает отправиться в Мэдисон и передавить там несколько миллионов человек. Ведь ты делал это и раньше! К чему такие церемонии?! Зачем тебе сдаваться мне или кому-нибудь еще?!
Мне больно слышать слова коммодора в первую очередь из-за того, что на них трудно что-нибудь возразить. Я чувствую такой глубокий стыд, что начинаю понимать, почему трусы, бежавшие с поля боя, часто сходят впоследствии с ума. Коммодор Ортон бросает мне справедливые упреки. Они так горьки, что сейчас я бы тоже с удовольствием куда-нибудь убежал. Но я — сухопутный линкор и никуда не побегу. Вместо этого я даю моим создателям единственный возможный ответ:
— Я не стал бы сдаваться кому-либо другому. Я должен сдаться вам, потому что из-за меня пострадали именно вы. Сколько отважных бойцов погибло у вас из-за моей ошибки! Я должен искупить ее и могу это сделать, только сдавшись на милость того, кого я незаслуженно преследовал. Ведь иначе вы в дальнейшем не будете мне доверять!
Коммодор опять замолчал. Мне захотелось увидеть его лицо, чтобы понять, что творится сейчас у него в голове. Ведь и раньше мне никогда не удавалось его понять. Теперь мне ясно, почему люди так часто смотрят в небо, тщетно гадая, что же думает Бог о них самих и их поступках. Очень трудно оказаться лицом к лицу со своим создателем, причинив ему перед этим неисчислимое зло.
— Ну и с какой же стати я должен тебе доверять? — наконец спрашивает меня коммодор.
Я навожу ракетные установки на позиции правительственных войск у входа в Шахматный каньон и открываю огонь. Через две секунды в тридцати семи километрах от того места, где мы сейчас находимся, начинают греметь оглушительные взрывы. Небо озаряют ослепительные вспышки. Коммодор Ортон удивленно вскрикивает. Сопровождавшие его повстанцы приседают на месте. Зарево все еще пылает на горизонте над тем местом, где находились первые подразделения правительственных войск, погибшие под моими ударами.
— Ну ладно, — вздохнув, проговорил коммодор. — Вижу, с тобой можно иметь дело. Но доверие еще нужно заслужить.
Я открываю перед ним командирский люк.
— Коммодор Ортон, я в вашем распоряжении. Командуйте!
Несколько мгновении коммодор смотрит на открытый люк, но так и не трогается с места.
— Что за газ против нас применили? — внезапно спрашивает он.
Я включаю запись своего разговора с Саром Гремианом.
— Поэтому маленький Илья и не погиб, — добавляю я. — Наверняка он просидел целый час после начала атаки в убежище с фильтрацией воздуха.
— Логично, — говорит один из повстанцев. — Но проверить это можно только одним путем. Давайте посмотрим, не врет ли эта железяка!
Я узнал голос этого человека, но все равно удивлен, когда из-под защитного шлема появилась физиономия Фила Фабрицио.
Фил вытер лицо ладонью и набрал полные легкие воздуха.
— Фил! — восклицаю я, испытывая неожиданную радость.
