- В Олларе тоже так бывает? - Митька первым нарушил молчание. Он догадывался, о чем хочет говорить Хайяар, и пытался если не перевести стрелки, то хотя бы оттянуть неизбежное.
- В самом Олларе нет. Только на севере Сарграма, - вздохнул старик. Как написано у древнего мудреца Илми-Тманни:
Небо свернулось промокшим плащом,
Ветер ночами кричит ни о чем,
Скучно скрипят под ногою обломки
Наших бесцельно растраченных дней.
Близится та, что окликнет негромко...
Только не любим мы думать о ней.
Хайяар прочел стихи по-олларски, и Митька судорожно вздохнул. Впервые за эти две недели он услышал олларскую речь. С Синто (с Семеном, привычно уже одернул он себя) они говорили только по-русски, чтобы тот быстрее привыкал. Понемногу олларские события не то чтобы забывались, но как-то потускнели в нахлынувшей пестрой суете, где было все - и мама, и школа (разумеется, его перевели в девятый класс, куда же они денутся!), и новые друзья... тем более что о старых было тоскливо думать.
- Митя, - сказал Хайяар, - я хочу знать, как именно умер мой ученик, Харт. Уже поздно и бесполезно кому-то мстить... тем более, ты ведь слышал наш сегодняшний разговор... да не смущайся, я ведь видел сквозь стенку... впрочем, достаточно было слышать твое дыхание... в общем-то, никакой тайны здесь нет, да и болтать ты не станешь, попросту незачем. Ладно, не о том речь... Расскажи, что тебе известно о казни Харта? Ты был с ним в замке, ты мог еще застать его, вернувшись с единянскими войсками...
В горле у Митьки вырос плотный ком, и стало вдруг очень зябко. Он передернул плечами. Как рассказать о последних минутах кассара... о том, как вершился скорый суд? И кто его вершил? И что с ним сделает этот безжалостный маг? Как-то слабо верилось в его "мстить поздно и бесполезно". Убьет? Наложит какое-нибудь страшное заклятье? Или всего лишь выдерет как сидорову козу... как драл его кассар?
Но и молчать было невозможно. Холодное и скользкое шевелилось где-то внутри - то ли в животе, то ли в душе... в какой-нибудь из трех... Шевелилось и разрасталось... и был лишь один выход... все равно как прыгнуть в темную воду с высокого причала.
Сперва он говорил глухо, комкал слова, потом речь полилась свободно, будто из горла вынули затычку. Всхлипывая, шмыгая носом и избегая смотреть Хайяару в глаза, он тем не менее выложил все.
Старик не перебивал. И лишь после долгого молчания хмыкнул:
- Что ж... по крайней мере ты не стал лгать...
Митька помолчал в ответ. Затем отрывисто произнес:
- Зато вы тоже... Вы убили моих друзей, Илюху и Саньку... Ну, почти убили... Виктор Михайлович сказал, что они до сих пор без сознания, и врачи не знают, как быть... и сколько им вообще осталось... Думаете, я не понимаю, что у них за болезнь случилась? Вы из них тогда высосали эту, как ее... жизненную силу.
- Да, - согласился маг. - Я воспользовался ими, потому что их жизни для меня ничто... вернее, на тот момент были ничем. Ради спасения Тхарана... да... Но скажи, при чем здесь ты и Харт? Уж мой Харт, как я понимаю, вовсе не был для тебя никем... Скажи, зачем ты вообще ищешь оправдания? Думаешь, одна кровь смывает другую?
Митька уставился на вымощенную гравием дорожку. Сейчас, в луче фонаря, она поблескивала тысячами мелких желтых лужиц - словно накидали золотых монет, бери не хочу.
- И что же вы теперь со мной сделаете? - отважился он наконец спросить о главном.
- Что сделаю? - глухо переспросил Хайяар. - Я расскажу тебе одну историю.
Влажный ветер хлестнул прямо по глазам, и Митька отвернулся.
- Жил-был мальчик, - голос мага слышался словно бы издалека. - Он родился в благородной семье, отец его, владетель небольшого, но старинного города Гира и окрестных земель, был богат, его уважали, даже сам государь Ллеу-ла-мош-Айл-Гьороно, отец нынешнего, знал и отличал Дмау-ла-Гира. Мальчик же рос, как и подобает юному кассару. У него были игрушки, собаки, рабы... с пяти лет его начали учить верховой езде и обращению с оружием. Отец, надо сказать, баловал его и применял розгу реже, чем следовало. Но мальчик все равно рос достойным отпрыском своего семейства.
Все кончилось, когда мальчику исполнилось десять лет. В тот год, год Великой Ящерицы, случилась большая засуха, урожай пропал, и начался голод. Государевы жрецы спросили Высоких Господ, кто же виновник беды? Они, совершив положенный ритуал, гадали и на летящих птицах, и на внутренностях овец, и на застывающем воске. Каждый раз ответ был один - всему причиной зломерзкое учение единян, отвергающих наших древних богов и вещающих о каком-то новом, никому неизвестном Боге, который - вот уж поистине глупость! - сотворил миры из ничего, сотворил и Высоких Господ, которые, дескать, возгордились и отпали от Него. Не время сейчас пересказывать все их бредни, главное же в том, что старый государь воздвиг строгие гонения на единян. Их полагалось выслеживать и хватать, и этим должны были заниматься равно как государевы чиновники, так и владетели земель. В том числе обязанность эту должен был исполнять и Дмау-ла-Гир. И люди кассара действительно захватили небольшую единянскую общину, несколько семей и старца-Посвященного.
И вот тут кассар допустил страшную ошибку - вместо того, чтобы немедля казнить отступников либо препроводить их в городскую Палату Наказаний, он начал выспрашивать у них, в чем же состоит их вера? Может быть, ему показалось занятным их безумие, может быть, в тот момент он просто скучал... однако вступил с единянами в споры и собеседования. И в итоге сам подхватил заразу зловерия. Он скрыл единян в своем доме, кормил их и даже готовил им побег на север, где в лесах несложно укрыться от государевых воинов. Неизвестно, успел ли сам он принять "водное просвещение", но это и неважно. Предательство Дмау-ла-Гира вскрылось, один из его рабов, то ли из благочестивых соображений, то ли надеясь на награду, донес в Тайную Палату. Дело дошло до самого государя, и тот, разгневавшись, повелел примерно наказать предателя. Поручил он это не кому иному, как дакассару Диу-ла-мау-Тмеру, чьи земли соседствовали с землями Гиров. Князь Диу за это получал в собственность все имущество отступника-соседа, включая его семью.
И вот войска князя пришли к городу Гир и легко взяли его. Обороняться было бесполезно, хотя Дмау-ла-Гир и дрался до последнего. Но что он мог сделать против князя, когда у того войска было в пять раз больше, а к тому же князь, как хорошо тебе известно, великий маг? Стены города пали не от осадных орудий, а от заклинаний, коими князь разбудил духов земли. И вот наступил час расплаты. Дмау-ла-Гира сожгли на городской площади под огромным бронзовым колоколом, это медленная и страшная казнь. А всех жителей города и всю его семью кассара Дмау обратили в рабство. Жену и старуху-мать продали куда-то на запад, а сына, маленького Харта, князь взял себе.
