— Привет, Тор, — мрачно сказал он. — Передай бутылку.
— Привет, Робин. Чувствую, дела плохи. Рассказывай.
Вейнбаум кратко посвятил его в курс дела.
— И самое плохое во всём этом то, — закончил он, — что сам Стивенс предсказывает, будто мы не найдем модификацию Дирака, которую он использует, и, следовательно, нам придётся купить её за назначенную им цену. Почему-то я верю ему, но не могу понять, как это возможно. Если бы мне пришлось рассказать Конгрессу, что я собираюсь полностью потратить свои ассигнования на единственную гражданскую службу, меня бы выгнали не позднее трёх следующих сессий.
— Возможно, это не настоящая цена, — предположил учёный. — Если он хочет поторговаться, то, естественно, начнёт с требований, далеко превосходящих его реальные запросы.
— Несомненно, несомненно… но, кладя руку на сердце, Тор, если бы у меня была возможность избежать этого, я бы отказался дать даже единственный кредит старому негодяю. — Вейнбаум вздохнул. — Ладно. Давай посмотрим, что пришло нам из поля.
Тор Вальд молча отодвинулся от стола Вейнбаума, в то время как офицер развернул сообщение и включил экран Дирака. Записи, о которых упоминала Маргарет, были аккуратно сложены рядом с ультрафоном, устройством, которое ещё несколько дней назад Вейнбаум считал безнадёжно устаревшим. Он заправил первую в Дирак и повернул главный рычаг в положение «пуск».
Экран тут же стал белым, и громкоговорители издали почти сразу же прекратившийся рёв — сигнал, который, как уже знал Вейнбаум, имел продолжительный диапазон от 30 до 18 000 колебаний в секунду. Затем свет и шум исчезли, словно их и не было; вместо этого появилось знакомое лицо и раздался голос подчиненного Вейнбаума из Рико-Сити.
— В методе работы преобразователей в офисах Стивенса нет ничего необычного, — без всякого вступления доложил служащий. — И нет никаких местных сотрудников Межзвёздной Информации, кроме одной очень глупой стенографистки. Всё, чего мы смогли от неё добиться, это фраза, что Стивенс «такой приятный старичок». Нет причин думать, что она дурачится: она абсолютно глупа, из породы тех, что думают, будто Бетельгейз — это то, чем индейцы красят свою кожу. Мы искали что-то вроде списка или зашифрованной таблицы, которые помогли бы протянуть ниточку к полевым служащим Стивенса, но всё безрезультатно. Сейчас мы устанавливаем на стыке улиц круглосуточные часы Динвиди. Какие будут указания?
Вейнбаум надиктовал на чистую полоску бумаги следующее: «Маргарет, когда в следующий раз вы будете посылать сюда какие-либо записи Дирака, первым делом уберите из них этот проклятый сигнал. Скажите ребятам в Рико-Сити, что Стивенса освободили и что я в целях безопасности приступаю к прослушиванию его переговоров по ультрафону и по местным линиям — уверен, мы сможем убедить суд, что прослушивание необходимо. Также (и будьте абсолютно уверены, что зашифровали это) велите им начать прослушивание немедленно, независимо от того, разрешит это суд или нет. Вероятно, я напечатаю для них более полную проповедь. Мы не можем играть в куличики со Стивенсом: его возможности слишком велики. И, Маргарет, отправьте сообщение с курьером и отдайте общий приказ больше не использовать Дирак, за исключением тех случаев, когда расстояние и время превышают среднюю величину. Стивенс уже признался, что он может получать сообщения Дирака».
Он отложил микрофон и мрачно уставился на деревянное эриданское покрытие своего стола. Вальд вопросительно кашлянул и подал водку.
— Извини, Робин, — сказал он, — но мне следовало подумать о том, что это сработает двояко.
— Так же, как и мне. Но следует признать, что мы никогда не получали ничего кроме слухов как от Стивенса, так и от его агентов. Я не могу придумать способ, которым можно чего-либо добиться, но, очевидно, он существует.
— Хорошо, давай ещё раз обдумаем проблему и посмотрим, что мы имеем, — сказал Вальд. — Я, конечно, не хочу говорить так перед лицом молодой леди (я имею в виду мисс Лье, а не Маргарет), но правда то, что Дирак, по сути, старое устройство. И на самом деле я сомневаюсь, существует ли способ передачи по нему сообщения, который нельзя обнаружить — изучение теории при этом условии может дать нам нечто новое.
— При каком условии? — спросил Вейнбаум. Тор Вальд намного опережал его в этом вопросе.
— Дело в том, что передача Дирака не обязательно доходит до всех коммуникаторов, способных принять её. Если это так, то причины, по которым это происходит, должны вытекать из теории.
— Понимаю. Продолжим рассуждение. Я просматривал досье Стивенса, пока вы разговаривали, и могу сказать, что это тёмный лес. Там нет никакой секретной информации о пресловутом главе компании, кроме открытия офиса в Рико-Сити. Голову даю на отсечение, он использовал псевдоним, когда я первый раз разговаривал с ним. Я спросил, что значит «Дж.» в его имени, на что он ответил: пусть это будет Джером. Но кто скрывается за этим псевдонимом…
— Возможно ли, что он использует собственные инициалы?
— Нет, — ответил Вейнбаум. — Обычно только глупцы так делают. Более умные либо меняют местами слоги, либо вообще исключают любую связь с собственным именем. Это люди с серьезными эмоциональными проблемами, люди, которые предпочитают оставаться неизвестными, но дают ключи. И ключи эти в действительности — крик о помощи, желание открыться. Конечно, мы работаем в этом направлении: нельзя ничем пренебрегать, но я уверен, что Дж. Шелби Стивенс — не такой человек. — Вейнбаум резко встал. — Ладно, Тор, что на первом месте в твоей технической программе?
— Так… Я предполагаю, что нам следует начать с проверки используемых частот. Возьмем прием Дирака: он работает очень хорошо, так же, как и всегда. Это движение позитрона через кристаллическую решётку, сопровождающееся колебаниями де Брогля, которые, по сути, являются преобразованными колебаниями электрона в любой точке Вселенной. Таким образом, если мы управляем частотой и движением позитрона, мы управляем положением электрона — заставляем его появляться в цепях преобразователя в нужном месте. После всего этого остаётся лишь усилить вспышки и прочитать сигнал.
Вейнбаум, нахмурившись, покачал светловолосой головой.
— Если Стивенс выведывает сообщения, которые мы не принимаем, мое первое предположение заключается в следующем: он разработал хорошо настроенную цепь, которая более чувствительна, чем наша, и так или иначе протаскивает свои сообщения под нашими. Насколько я могу судить сейчас: единственный способ, которым это можно сделать, — что-то действительно фантастическое в методе точного контроля частоты его позитронной пушки. Если это так, то логично будет вернуться к началу наших испытаний и повторить наши дифракции, чтобы посмотреть, сможем ли мы повысить точность измерений частот позитрона.
Ученый делал это заключение с таким мрачным видом, что завеса безысходности окончательно накрыла Вейнбаума, пытающегося приободрить собеседника.
— Непохоже, чтобы ты ожидал обнаружить что-то новое.
— Нет. Видишь ли, Робин, в физике кое-что изменилось по сравнению с двадцатым веком. В те времена предполагалось, что физика безгранична — классическое заявление было сформулировано Вейлем, который сказал: «Основное свойство материи — это её неисчерпаемость». Теперь нам известно, что это не так, за исключением дистанционных ассоциативных видов пути. Физика в наше время — ограниченная и самодостаточная наука; она по-прежнему охватывает огромные области, но её больше нельзя считать бесконечной. В физике элементарных частиц это более очевидно, чем в любом другом разделе науки. Половина проблем, возникавших у физиков прошлого столетия, была связана с геометрией Евклида — вот почему они так часто использовали усложнённую релятивистскую теорию, — а эту геометрию линий можно бесконечно подразделять. Когда Кантор доказал, что, говоря математическим языком, бесконечность действительно существует, казалось, это окончательно решит и вопрос о возможности существования бесконечной физической Вселенной.
