Ях! Ях! — монотонно и насмешливо повторяло оно. Обломанный кусок другой ветки царапнул его по спине, не причинив вреда. Но то было оскорблением властелина. Может, это нечто намерено сражаться? Надежда на бой придала ему сил.
Он изогнулся и кинулся на ветку, задевшую его. Та разлетелась в щепки. Тогда он поднялся во весь свой рост и протрубил вызов маленькому нечто, засевшему в вышине большого дерева. Однако нечто не собиралось спускаться; оно продолжало свои «Ях! Ях! Ях!» и трусливо пряталось.
Он со всей силой вцепился в ствол дерева, но тот был толщиною в пять футов и даже не покачнулся под его напором. Недоуменно взревев, он дважды обогнул дерево, затем побрел навстречу сгущающейся темноте.
Впереди на молоденьком деревце сидело маленькое серое пушистое нечто. Он метнулся туда, но, когда его челюсти перекусили ствол, пушистого комочка там уже не было. Он опоздал; серое нечто успело спрыгнуть на землю и затеряться среди теней.
Стемнело. Он различал лишь очертания деревьев, пока не выбрался за залитую лунным светом равнину. Нечто продолжало его гнать. Маленький живой комочек находился слева от него, примостившись на корточках среди голой земли. Он бросился туда. Нечто не шевелилось, пока он не оказался совсем рядом. Тогда с внезапностью молнии нечто юркнуло в какую-то щель и пропало.
После этого он уже еде переставлял ноги, и мышцы с большой неохотой сгибались и разгибались.
На рассвете он вышел к реке.
Сил почти не осталось, но он все-таки подошел к воде, погрузил в нее свою массивную голову и стал шумно пить. В животе заворочалась грызущая боль. Она вдруг сделалась невыносимой, затем притупилась. Он продолжал пить.
Напившись, он медленно и грузно осел в прибрежную жижу. Нет, он не упал; просто ноги начали подгибаться, пока он не оказался по брюхо в теплой вязкой глине. Восходящее солнце светило ему прямо в глаза. Он не шевелился. Боль, что раньше жила у него в животе, охватила все тело. В ней уже не было прежней остроты. Боль была тупая; не столько боль, сколько болезненная слабость.
Солнце успело подняться и теперь медленно опускалось.
Глаза его подернулись дымкой. Над ним летали мелкие крылатые твари, чертя ленивые и трусливые круги. Крылатые твари вполне годились в пищу, но они не желали спускаться вниз и сражаться.
Когда стемнело, появились другие твари. Их глаза — целый круг глаз — сверкали в двух футах над землей. Он слышал возбужденное тявканье, сменившееся воем. Опять мелюзга, годная в пищу, но не желающая быть убитой и съеденной. Та самая измельчавшая жизнь, что заставляла его играть в догонялки.
Круг сверкающих глаз. Крылья, хлопающие в лунном небе.
Пища была повсюду, но ускользающая, готовая дать деру, едва только завидит или заслышит его. Пища, у которой были слишком острые глаза и чуткие уши, никогда не подводившие ее. Мелкота. Мелюзга, предпочитавшая убегать, а не сражаться.
Он лежал головой к реке, почти у самой кромки воды. Утром, когда в глаза ему вновь заглянуло красно-оранжевое солнце, он кое-как сумел доползти до воды. Пить, он очень хотел пить. Он напился вдоволь… до судороги, всколыхнувшей все его тело. Тогда он уронил голову в воду и затих. Насовсем.
Крылатые твари начали медленно снижаться.
Тираннозавр — последний и самый хищный вид динозавра, обитавший в Северной Америке в конце мелового периода. (Прим. перев.)
