— Nobody's perfect, — заметила Алина, разминая картошку. — Я честно признаю, что не идеальна и не стремлюсь к этому.
Миша хмыкнул и отпил воды из носика чайника.
— Ты говоришь, как некрасивый мальчик, — сказал он и добавил: — Очень некрасивый мальчик.
— А ты ешь, как свинья.
— Ну можно ведь расслабиться, когда никто не критикует, — резонно заметил брат. — На пару забей. И картошку ешь, а то остынет и будет дерьмо дерьмом.
Алина равнодушно жевала. Миша, наконец, сел и принялся считать клетки на клеенчатой скатерти. «Весьма продуктивное занятие», — иронично подумала Алина.
— Если хочешь, можешь чипсы взять. В кармане куртки.
— Вот еще, — фыркнул Миша. — Отдай географичке или кто там тебя обидел.
— Между прочим, вкусно. С ароматом бекона.
— С ума сойти. Пойду скормлю Орлову.
Орлов был преподавателем в институте, язвительным, склочным и бездушным. Миша придумал про него присказку «Corpus sine spiritum Orloff est» и грозился отдавать ему приготовленные мамой ужины, чем доводил последнюю до бешенства.
— Ну ты свинтух. Как тебя девчонки терпят?
Миша ухмыльнулся и, взяв с вазочки яблоко, поведал:
— Я их другим беру. Посуду помоешь?
С этими словами он покинул кухню и ушел в зал, где, судя по звукам, обрушился на диван и включил телевизор. Алина сполоснула тарелку, протерла стол и отправилась к себе.
На ее письменном столе царил идеальный порядок. Алина села на старенький стул с потертой блекло-зеленой обшивкой, протянула руку и вынула из аккуратной стопки тетрадку в твердом переплете.
Если бы Максим позвонил и сказал, что в скандале на всю школу нет ничего страшного… Если бы он еще сказал…
Ладно. Станем реалистами.
Она открыла тетрадь и прочла: «…в свете фонарика Никита выглядел неважно. Сузившиеся пожелтевшие глаза, скрюченные пальцы, окровавленный рот — ничто не выдавало в нем сейчас рафинированного джентльмена, пришедшего вечером скорбеть по погибшей подруге. Однако шеф узнал его и опустил пистолет.
— Приятного аппетита, — сварливо, но как-то по-родственному пожелал Андрей Петрович. — Развлекаемся?
— Так точно».
Подружка Светланка, бывшая, несмотря на солнечное имя, поклонницей готики и черного цвета, однажды восторженно заметила, что Алина пишет почти как Лавкрафт. Рассказы про вампира Никиту, который работал в милиции, нравились почти всем одноклассникам, а русичка сказала, что у Алины есть стиль. Правда, читала она статью о музее кукол в стенгазете, но все же…
Некоторое время Алина сидела просто так, крутя в руке гелевую ручку и ощущая знакомый трепет, охватывающий ее при мысли о своих героях, и теплую волну в груди. Никита и Андрей Петрович еще не знали, что со стороны новых захоронений к ним движутся оборотни, жаждущие мести за погибшего сородича — а она знала и уже видела, как двое спина к спине отстреливаются от рычащих и хрюкающих тварей.
«Оборотень не подавал признаков жизни. Шеф направил на него луч фонарика, и Никита увидел, как тает шерсть, обнажая пожелтевшее, бескровное лицо. Вскоре в траве лежало уже не чудовище, а молодой человек, почти мальчик. Никита вздохнул и отер губы тыльной стороной ладони.
Руки были теплыми. Шеф понимающе кивнул.
— Успокойся».
Немногословный, нордически спокойный Андрей Петрович был списан Алиной с Григория Альбертовича Токарева, учителя физики — хладнокровного, выдержанного и спокойного даже при объяснении новых тем.
«Никита откашлялся.
— Не понимаю, почему их стало так много.
Андрей Петрович усмехнулся.
— Это модно. К тому же все хотят жить вечно и вечно же оставаться молодыми.
Никита вздохнул:
— Уверяю вас, в том, чтобы жить вечно, нет ничего хорошего…»
«Алина».
Она вздрогнула и оторвалась от тетради. Приглушенный приятный голос был ей незнаком.
Оставив записи, Алина высунулась из комнаты. Миша валялся на диване и лениво переключал каналы телевизора. «Вам нужно кого-нибудь, — щелчок, — Nun liebe Kinder gebt fein, — щелчок, — Смотрите, коала, похоже, уснул, — щелчок, — Крупная железнодорожная…» Брат выглядел так, словно спал с открытыми глазами, и, возможно, так оно и было.
— Чего тебе, Мишель? — спросила Алина.
— А? — встрепенулся тот с выражением лица йога, грубо вырванного из нирваны.
— Ты меня звал?
— Куда? — не понял Миша. Алина махнула на него рукой.
— Спи.
Миша скорчил рожу и вернулся к прыжкам по каналам.
Усевшись за стол, Алина перечитала написанное, обнаружила в соседних абзацах повторяющееся слово «пожелтевший» и безжалостно вымарала его в обоих случаях. Ее сосед по парте Фролов, сочинявший детективы, не был столь щепетилен в подобных вопросах, считая, что написанное пером не вырубить топором — за что и получал «неуды» в сочинениях по литературе, где придерживался той же методы.
«Все повторяется из века в век, и все до страшного неизменно. Ты же, теряя друзей и любовь, проходя через столь похожие муки и ужасы, остаешься прежним, с болью понимая, что не нашел нового опыта, что не можешь измениться ни к лучшему, ни к худшему…»
«Алина».
Она дернулась, словно от удара. Голос пришел откуда-то справа и сверху, но, медленно развернувшись на стуле, Алина, разумеется, никого не увидела.
Некоторое время она сидела тихо-тихо, вслушиваясь в каждый шорох. «Alle warten auf das Licht,» — надрывались за стеной Rammstein, за окном нескончаемым потоком шли машины, и из квартиры сверху неслось душераздирающее мяуканье кота, с которым играл маленький Владик, пытаясь, по всей видимости, пропустить несчастное животное через мясорубку.
«Алина».
Голос был совершенно реален.
Алина зажмурилась и потрясла головой. Переутомилась. Она просто устала. Неделя выдалась тяжелой — четыре контрольных работы, да и сегодня без приключений не обошлось. Надо убрать тетрадку, лечь на кровать и постараться уснуть.
«Алина».
Она пискнула, словно полупридушенная мышь. Надо поспать основательно — дефицит сна у нее огромнейший: сидела за учебниками до трех ночи всю неделю, чтобы справиться с тестами на пять баллов. Собственно говоря, пару у географички она именно поэтому и получила — не могла понять от недосыпу, о чем ее вообще спрашивают.
«А-ли-на, — вразбивку повторил голос. — А-ли-на».
— Кто… кто тут? — прошептала Алина. Господи-господи, она говорит сама с собой. Вот услышит Мишель или не дай Бог родители — насмешек и подколов тогда не оберешься. Мамочка великая любительница язвительно обсасывать чужие недостатки.
«Узиль» — охотно откликнулся голос.
Слово или же имя было Алине незнакомо. Она с ужасом почувствовала, как холодеет в животе, словно невидимая рука пробралась туда и неспешно перебирает внутренности. Страстно, до зуда захотелось зажать уши, но Алина почему-то поняла, что голос от этого никуда не денется.
