— К величайшему стыду для всех нас.
Корнерой застыл в позе, обозначавшей, по мнению Пипо, легкое беспокойство или, возможно, предупреждение, сигнал «осторожно» для других свинксов. Впрочем, точно ничего не известно. Поза могла выражать любое чувство, включая предельный страх. Только Пипо никогда еще не доводилось видеть перепуганного свинкса. Ладно. Пипо быстро заговорил, чтобы успокоить собеседника:
— Не бойся. Я слишком стар и слаб, чтобы лазить по деревьям. Оставляю это занятие вашей молодежи.
Сработало. Корнерой расслабился, и его тело снова обрело подвижность.
— Мне нравится лазить по деревьям. С высоты все так хорошо видно. — Корнерой встал на четвереньки и приблизил морду к лицу Пипо. — Ты не принесешь того зверя, что бегает над травой и не касается земли? Остальные не верят, что я видел такую штуку.
«Еще одна ловушка. Ну что, Пипо, ксенолог, сможешь ты унизить члена сообщества, которое изучаешь? Будешь ты неуклонно соблюдать строгий закон, установленный Звездным Конгрессом как раз на этот случай? Был один прецедент. Человечество уже сталкивалось с расой разумных инопланетян — с жукерами, три тысячи лет назад. И в результате контакта жукеры погибли. Все до единого. Потому Конгресс и принял меры: если уж человечеству свойственно ошибаться, пусть совершает совсем иные ошибки. Минимум информации. Минимум контакта».
Корнерой понял колебания Пипо, его осторожное молчание.
— Вы никогда ничего нам не говорите, — сказал он — Вы наблюдаете за нами и изучаете нас, но не пускаете в вашу деревню, не даете нам изучать вас.
Пипо постарался ответить как мог, но осторожность была важнее честности.
— Если мы узнали так много, а вы так мало, почему же вы говорите и на звездном, и на португальском, тогда как я еще не вполне понимаю ваш язык?
— Мы умнее. — Корнерой откинулся назад, сел и отвернулся, показав Пипо спину. — Иди назад за свою ограду.
Пипо сразу же встал. Невдалеке Либо наблюдал за троицей пеквенинос, следя, как они плетут крышу хижины из длинных плетей лианы мердоны, и, заметив, что его отец поднялся, быстро подошел к нему. Они ушли с поляны молча: пеквенинос слишком хорошо владели несколькими языками, а потому отец и сын никогда не обсуждали результаты своих наблюдений за пределами ограды.
Полчаса ушло на дорогу домой. Когда они прошли сквозь ворота и стали подниматься по склону холма к Станции Зенадорес, дождь уже лил вовсю. Зенадорес? Пипо думал об этом слове и смотрел на маленькую табличку на двери. Там было написано на звездном «Ксенолог». «Наверное, так и положено меня называть Чужаки и называют. Но португальское „зенадор“ настолько удобнее, что лузитанцы не употребляют слова „ксенолог“, даже когда говорят на звездном. Вот так изменяется язык, — думал Пипо. — Если бы не анзибль, сеть мгновенной связи, охватывающая Сто Миров, мы не смогли бы сохранить единый язык. Межзвездных торговцев мало, их корабли передвигаются медленно. Да, звездный за столетие распался бы на десять тысяч диалектов. Любопытно было бы составить компьютерную проекцию лингвистических изменений, которые произойдут на Лузитании, если мы окажемся отрезанными от всей остальной Галактики и звездный сольется с португальским».
— Отец, — позвал Либо.
Только сейчас Пипо сообразил, что остановился метрах в десяти от здания Станции. «Отклонение. Уклон. Самое приятное в моей интеллектуальной жизни — это отклонения, выход за пределы компетенции. Наверное, это из-за того, что в ее пределах понаставлено столько барьеров, что я ни в чем не могу толком разобраться. В ксенологии больше необъяснимого, чем в учении Матери Нашей, Святой Церкви».
Прикосновения руки достаточно, чтобы отпереть замок. Делая шаг под крышу, Пипо уже знал, как пройдет вечер. Они оба проведут несколько часов за терминалами, чтобы составить подробный доклад о сегодняшнем посещении, прочтут записи друг друга, обсудят их, а потом Пипо напишет короткую сводку и позволит компьютерам взять ее, запереть в банке данных и одновременно унести по анзиблю, передать ксенологам, ожидающим новостей на десятках из Ста Миров. «Больше тысячи ученых посвятили свою жизнь изучению инопланетян, и, кроме того немногого, что могут сообщить о лесном народе спутниковые съемки, единственный источник информации — сводки, которые посылаем мы с Либо. Вот уж воистину минимальное вмешательство».
Но когда Пипо вошел в комнату, он понял, что спокойный, приятный рабочий вечер отменяется. У одного из терминалов стояла Дона Кристан в строгом монашеском платье.
— У кого-то из малышей неприятности в школе?
— Нет, нет, — улыбнулась Дона Кристан. — Ваши дети ведут себя хорошо, разве что этот, старший, рановато покинул школу. Он слишком молод, чтобы работать здесь, пусть даже подмастерьем.
Либо ничего не ответил. «Мудрое решение, — подумал Пипо. — Дона Кристан очень умная, очень обаятельная и, пожалуй, очень красивая женщина, но нельзя забывать, что прежде всего она монахиня ордена Фильос да Менте де Кристо, Детей Разума Христова, и что невежество и глупость приводят ее в неистовство. Просто удивительно, сколько людей удалось исцелить ей от этих грехов одной силой своей ярости. Молчание, Либо, — правильная политика От него ничего не будет, кроме добра».
— Я пришла сюда говорить не о ваших детях, — продолжила Дона Кристан. — Я здесь из-за Новиньи.
Доне Кристан не нужно было называть фамилию — Новинью знали все. Эпидемия Десколады закончилась всего восемь лет назад. Эта страшная болезнь чуть не уничтожила нарождающуюся колонию. А лекарство отыскали ксенобиологи, Густо и Сида, отец и мать Новиньи. Трагическая ирония заключалась в том, что биологи обнаружили причину болезни и создали вакцину слишком поздно, чтобы спасти себя, и оказались последними жертвами Десколады.
Пипо очень хорошо помнил, как маленькая девочка Новинья стояла в соборе, держа за руку губернатора Босквинью, а епископ Перегрино сам служил погребальную мессу. Нет, она не держала губернатора за руку. Картина, а с ней и тогдашние чувства всплыли в его памяти. Он вспомнил, как спрашивал себя: что она испытывает? Это похороны ее родителей, из всей семьи выжила только она, но люди вокруг радуются. Девочка так мала, что вряд ли может понять: эта радость и есть дань ее отцу и матери? Они боролись и победили, за оставшиеся им короткие дни отыскали путь к спасению, и все благодарны им, с ликованием принимают великий дар. Но для Новиньи… Ее родители умерли, как умерли раньше братья. Пять сотен погибших, сотня погребальных месс за последние шесть месяцев. Страх, скорбь, отчаяние владели всеми. Она хоронит мать и отца, ее страх, ее скорбь, ее отчаяние — такие же, как прежде, но никто не разделяет эту боль. Люди празднуют избавление от боли.
