Безуспешно. Размахивая руками и ногами, он продолжал падать вниз. Навстречу ему с угрожающей быстротой надвигалось дно каньона.
Он должен был пролететь мягкий, пестрящий цветами выступ. К счастью, этого не случилось. На самом краю выступа беглец приземлился на ноги, потерял равновесие и, падая на спину, кувыркнулся назад, чуть не свернув себе шею.
Он лежал на животе. Дыхание было прерывистым — ему не хватало воздуха. Кругом стоял запах прели. Щека беглеца прижималась к чему-то шероховатому.
Наконец сознание опасности вернулось. Отчаянным напряжением тела он сумел приподняться и увидел, что паук; опять плетет призрачный мост своей паутины. Было ясно, что хищник не заставит себя долго ждать и сбежит по нему вниз.
Со стоном вскочив на ноги, человек замер на мгновение, шатаясь от усталости. В лодыжке еще оставалась боль, дышать было тяжело, — зато все кости остались целы. И опять рывок — прочь от паука.
Ковыляя, но стараясь не замедлять бега, он пересек выступ и стал спускаться с обрыва. Паук, раскачиваясь на своих нитях подобно страшному изогнутому маятнику, пополз вниз.
Вот наконец и дно каньона. Опять бегом, прихрамывая, через огромное открытое пространство, шлепая сандалиями по ровному твердому грунту. По правую руку высилась огромная коричневая башня, в которой все еще яростно пылал огонь. От рева пламени дрожал весь каньон.
Беглец бросил взгляд назад. Паук спрыгнул на усыпанный цветами выступ и устремился к обрыву. Человек метнулся к огромному штабелю бревен, который был вдвое ниже огненной башни, по пути пробежав мимо чего-то похожего на мирно лежащую гигантскую, свернувшуюся кольцом красную змею — две пасти зияли по обоим концам ее тела.
Паук, продолжая преследование, в одно мгновение пересек дно каньона. Человек уже успел добежать до штабеля. Он бросился на землю и пролез в щель между двумя бревнами. Щель была настолько узка, что продвигаться приходилось с неимоверным трудом. Вокруг царила темнота, он отчетливо ощущал сырость, холод и запах подгнившего дерева.
Извиваясь, он полз вперед, стараясь забраться как можно дальше. Наконец остановился и оглянулся.
Черный на фоне освещенного солнцем входа, паук явно намеревался преследовать свою добычу и здесь.
На краткий, но страшный миг человеку показалось, что паук пролезет в щель.
Но нет, хищник застрял и вынужден был выползти наружу. В щели человек для него был недосягаем.
Закрыв глаза, беглец лежал на земле, чувствуя, как холод проникает через одежду. Открытым ртом он жадно ловил воздух и думал о том, что, наверное, это бегство от паука не последнее.
Пламя в стальной башне к тому времени затихло. В наступившей тишине было слышно лишь, как паук, бегая беспокойно снаружи, царапается ногами по каменному полу, по бревнам, переползая через них в поисках лазейки, сквозь которую можно было бы подобраться к жертве.
Когда шум паучьих лап наконец стих, человек, пятясь, осторожно полез из узкого, колючего прохода между бревнами. Выбравшись из щели, он с опаской встал и торопливо огляделся, пытаясь узнать, куда отошел паук. Хищник полз по отвесной стене к краю скалы, волоча на темных ногах огромное яйцеобразное тело, и был уже высоко. Человек с облегчением вздохнул. На какое-то время он опять мог чувствовать себя в безопасности и, опустив голову, направился к месту своего обычного ночлега.
Медленной прихрамывающей походкой человек прошел мимо затихшей стальной башни, которая была обыкновенным масляным обогревателем, мимо огромной красной змеи — небрежно скрученного садового шланга без насадки, мимо большой подушки с вышитой цветами наволочкой, мимо величественного оранжевого строения, которое оказалось деревянными садовыми креслами, поставленными друг на друга, мимо больших деревянных молотков для игры в крокет, висящих на своих крюках. Сбоку верхнего кресла торчали крокетные воротца, застрявшие в щели. Именно за них и пытался безуспешно ухватиться человек. А похожие на жестянки цистерны были всего-навсего пустыми банками из-под краски. Паук же — обыкновенной «черной вдовой».
А жил человек в подвале.
Теперь, проходя мимо высящегося дерева с одеждой на ветках, он шел к своему ночному пристанищу под водогреем. В двух шагах от цели он резко вздрогнул от шума заработавшего водяного насоса, встроенного в бетонную нишу, прислушался к деловитому посапыванию и вздохам машины, подобным дыханию умирающего дракона.
Затем он взобрался на бетонную приступку, на которой возвышался эмалированный водогрей, и спрятался в баюкающих объятиях его тепла.
Долгое время он пролежал неподвижно на своей постели из прямоугольной губки, завернутой в рваный носовой платок. Из-за учащенного дыхания грудь поднималась короткими толчками, согнутые в локтях руки были безвольно раскинуты. Он смотрел неподвижным немигающим взглядом в ржавое основание водогрея.
Последняя неделя. Всего два слова, но в них — все: внезапное открытие, оказавшееся страшным ударом, превратившее жизнь в неотступный ежеминутный кошмар. Последняя неделя. Нет, уже меньше, ведь понедельник клонится к закату. Взгляд рассеянно скользнул по ряду пометок, начертанных углем на дощечке, служившей календарем. Десятое марта, понедельник.
Через шесть дней от человека уже ничего не останется.
По всему огромному подвалу опять разнесся рев пламени масляного обогревателя, и человек почувствовал, как под ним задрожала постель. Все это означало, что температура в доме упала ниже положенного уровня, термостат сработал на включение обогревателя и тепло вновь заструилось наверх через решетку в полу.
Человек подумал о тех, кто был там, наверху, — о женщине и маленькой девочке: о жене и дочери. Оставался ли он для них по-прежнему мужем и отцом? Или, может быть, из-за своих размеров стал изгоем? Мог ли он, человек размером с жучка, которого Бет могла, даже не заметив, раздавить ногой, все еще считать себя частью их мира?
Через шесть дней от него уже ничего не останется.
В последние полтора года мысль о неизбежном неотступно преследовала его, он много раз пытался представить себе, как ЭТО произойдет, но всякий раз безуспешно. Его разум, всегда опиравшийся на строгие законы логики, восставал против самой возможности собственного исчезновения. Казалось, вот-вот начнут действовать введенные препараты, процесс уменьшения остановится... Что-то же в конце концов должно произойти! Просто не укладывалось в голове, как можно быть настолько маленьким, чтобы...
Но он именно такой — настолько маленький, что через шесть дней от него уже ничего не должно остаться. Когда же им овладевало это дикое отчаяние, он подолгу, часами, лежал на своей самодельной кровати, зачастую даже не понимая, жив он еще или уже мертв. И ни разу до сих пор ему не удалось совладать с этим отчаянием. Да и было ли это в его силах? Ведь, как ни пытался он убедить себя в том, что ему удается приспособиться к своему нынешнему положению, совершенно очевиден был крах всех его стараний, так как никаких намеков на приостановку или хотя бы замедление процесса уменьшения не было. Процесс неумолимо развивался.
