- Но что вы хотите от меня, миссис? - спросил он.
- Я не знаю, пошлите ей письмо с требованием прекратить это, - сказала женщина. - Разве не существует закона?
- Я уверен, что это не понадобится, - ответил судья Стивене. - Скорее всего, ее черномазый прибил где-то во дворе змею или крысу. Я поговорю с ним насчет этого.
На следующий день судья получил еще две жалобы, одна из которых была от человека, позволившего себе выразить робкое недовольство.
- Мы должны что-то сделать с этим, судья. Упаси меня боже беспокоить мисс Эмили, но мы просто обязаны что-то предпринять.
В тот же вечер собрался Совет олдерменов: три седобородых старика и один человек помоложе - представитель подрастающего поколения.
- Все очень просто, - сказал он. - Передайте ей свое требование о необходимости навести порядок. Дайте ей на это время, и если она его не выполнит...
- Бросьте, сэр, - сказал Стивене. - Разве вы осмелитесь сказать леди в лицо, что от нее дурно пахнет?
Следующей ночью, где-то после двенадцати, четыре человека пересекли лужайку и, как воры, подкрались к дому мисс Эмили. Они усиленно обнюхивали кирпичный фундамент здания и заглядывали в подвальные оконца. У одного из них на плече висел мешок, куда он время от времени засовывал руку и делал ею движение, напоминавшее жест сеятеля. Они взломали дверь подвала и повсюду разбросали известь, то же они проделали и во всех флигелях. Когда они вновь пересекали лужайку, в темном окне загорелся свет, и в нем появилась мисс Эмили. Она сидела, не двигаясь, и прямая осанка делала ее похожей на идола. За спиной у нее горел свет. Они тихо переползли через лужайку и спрятались в тени акаций, которыми была обсажена улица. Через неделю или две запах исчез.
Как раз тоща люди и начали по-настоящему жалеть ее. Жители нашего города, помня о том, что старая леди Уайетт, ее дальняя родственница, окончательно сошла с ума, считали, что Грирсоны всегда ставили себя немного выше, чем они того заслуживали на самом деле. Ни один из молодых людей не устраивал до конца мисс Эмили и остальных членов этого семейства. У нас перед глазами всегда стояла яркая картина: на заднем плане стройная мисс Эмили, одетая в белое, а на переднем - силуэт ее отца с широко расставленными по-кавалерийски ногами, стоящего спиной к дочери и сжимающего в руке хлыст, причем оба на фоне распахнутой двери парадного входа. И когда ей исполнилось тридцать и она все еще не вышла замуж, мы были не то чтобы довольны, но чувствовали себя отмщенными. Хотя у них в семье и был случай помешательства, у мисс Эмили по-прежнему сохранялись шансы выйти замуж.
Когда умер ее отец, стало известно, что дом - это все, что он ей оставил, и люди были по-своему довольны. Наконец-то они получили возможность пожалеть мисс Эмили. Теперь, когда она осталась совсем одна и без денег, ее образ приобрел человеческие черты. Наконец и она, прикасаясь к пенни, познает такие старые чувства, как трепет и отчаяние.
На следующий день после смерти ее отца все люди приготовились нанести ей визиты и, по нашему обычаю, выразить соболезнования и предложить свою помощь. Мисс Эмили встретила их на пороге, одетая, как обычно. На лице у нее не было ни тени горя. Она сказала, что ее отец не умер, и твердила это в течение трех дней. К ней заходили священники, доктора, пытаясь убедить ее допустить их к телу покойного. Они уже собирались прибегнуть к силе закона, когда мисс Эмили сдалась, и ее отца быстро похоронили.
Тоща мы еще не говорили о ее безумии. Нам казалось, что она была вынуждена вести такую замкнутую жизнь. Мы помнили всех молодых людей, которых отвадил ее отец, и понимали, что теперь, потеряв его, она, наконец, обратит свое внимание на то, чего была полностью лишена раньше. Этого и ожидали жители города.
Глава 3
Долгое время она болела. Когда мы снова увидели ее, волосы у нее были коротко острижены, и это делало ее похожей на девочку. Ее печальное, безмятежное лицо смутно напоминало изображения ангелов, красовавшихся в цветных церковных оконцах.
К тому времени городские власти решили вымостить тротуары, и летом, почти сразу после смерти отца мисс Эмили в городе появились признаки строительства: мулы, оборудование, бригада негров и их начальник по имени Гомер Бэррон - высокий, загорелый, проворный человек, настоящий янки, с громким голосом и светлыми глазами, выделявшимися на его темном лице. Мальчишки стайками бегали за ним, чтобы послушать, как он ругает негров, и как те поют в такт ударам кирки. Очень скоро его знал весь город. Если где-нибудь рядом с площадью раздавался громкий смех, то в центре веселящейся компании можно было без труда найти Гомера Бэррона. А вскоре по воскресным вечерам он стал появляться в городе с мисс Эмили, и они катались в легкой коляске, запряженной гнедыми, специально подобранными на извозчичьем дворе.
Поначалу мы просто обрадовались тому, что мисс Эмили хотя бы к чему-то проявила интерес. Это знакомство не вызывало никаких пересудов, потому что женщины все как одна утверждали: "Член семьи Грирсонов никогда, конечно, не выйдет замуж за северянина-поденщика". Но были и другие, более старые люди, говорившие, что даже горе не может заставить настоящую леди забыть кодекс чести (последних двух слов, впрочем, не упоминая). Они говорили лишь: "Бедняжка Эмили. Сейчас не мешало бы, чтобы ее навестили родственники". У нее была какая-то родня в Алабаме, но много лет назад ее отец поссорился с ними из-за поместья старой леди Уайетт, сошедшей с ума, и между двумя семьями не поддерживалось никаких отношений. Они не приехали даже на похороны.
Однако, как только старики стали звать ее не иначе, как "бедняжкой Эмили", начались разговоры. "Вы думаете, это правда?" - спрашивали люди один у другого. "Да, конечно. Что же еще могло..." Все это говорилось за опасливо приставленными ладонями. Всякий раз, когда воскресными вечерами на улице раздавалось звучное быстрое цоканье копыт по мостовой, за закрытыми ставнями слышался шелест опускаемого шелка или атласа, и казалось, что копыта выстукивают: "Бедняжка Эмили".
Она по-прежнему высоко держала голову - даже когда мы стали считать ее падшей. Казалось, что сейчас ей, последней из Грирсонов, как никогда хотелось получить безоговорочное признание фамильного достоинства. Можно сказать, что ей требовался этот небольшой земной штрих, чтобы еще больше утвердить собственную неприступность. Это было явно заметно, когда она покупала яд для крыс - мышьяк. Это случилось через год после того, как ее стала называть "бедняжкой Эмили", и тогда у нее уже жили две кузины.
- Мне нужен яд, - сказала она аптекарю. Ей было уже за тридцать, но у нее по-прежнему была хрупкая фигурка, и выглядела она даже более тонкой, чем обычно. Взгляд ее холодных черных глаз был надменным, а на висках и у глаз на ее лице появились морщинки, отчего оно стало похожим на лицо какого-нибудь смотрителя маяка.
