Смит приложил палец к отверстию в стене.
— Вижу ваш палец, сэр. Вы его держите на отверстии, да?
Смит не отреагировал на шутку и распорядился со спокойствием, пытаясь скрыть поднимающееся раздражение:
— А теперь посмотрите в другом направлении. Что вы видите?
— Ничего.
— Но ведь там стоял тигель с ураном! Вы смотрите именно на то место, не так ли?
— Кажется, да, сэр, — протянул химик.
Доктор Смит, быстро сверившись с табличкой на все еще открытой двери, отчеканил ледяным голосом:
— Мистер Дженнингс, все, что здесь произошло, совершенно секретно. Вы не должны говорить об этом кому бы то ни было. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, сэр!
— Тогда пойдемте отсюда. Пошлем радиационную команду проверить помещение, а нам с вами придется полежать в лазарете.
— Вы думаете, могут быть ожоги? — побледнел химик.
— Там видно будет.
Но радиоактивных ожогов у них не оказалось. Анализ крови был нормальным, и на корнях волос тоже ничего не обнаружили. Тошноту, одолевавшую обоих, сочли психосоматической, а прочие симптомы облучения отсутствовали.
Никто в институте ни тогда, ни в будущем так и не смог объяснить, почему тигель с необработанным ниже критической массы ураном, не подвергавшийся бомбардировке нейтронами, вдруг начал плавиться, излучая зловещий смертоносный свет.
Оставалось только заключить, что в ядерной физике еще немало темных и опасных закоулков.
Однако доктор Смит не смог заставить себя написать в своем рапорте всю правду. Он не упомянул о трех отверстиях в лаборатории. Не упомянул, что ближайшее к тиглю отверстие было едва заметно, второе — чуть пошире, а в отверстие на стене, которое втрое дальше от источника, чем первое, можно было уже просунуть ноготь.
Луч, идущий по прямой, должен был пройти несколько миль, прежде чем кривизна планеты заставит его покинуть поверхность земного шара. К тому времени его диаметр должен был бы достигнуть десяти футов. После этого луч пошел бы в космос, постепенно расширяясь и ослабевая, — чужеродная нить в ткани Вселенной.
Смит никому не рассказывал об этой своей фантазии.
И никому не рассказывал, что на следующий день, все еще лежа в лазарете, он послал за утренними газетами и просмотрел их от первой строки до последней, точно зная, что он ищет.
Ведь в гигантском городе ежедневно исчезает множество людей, однако в этот день никто не прибегал в полицию и не рассказывал, как у него на глазах исчез человек (а может, половина человека?). Во всяком случае, ни о чем таком не сообщалось.
И доктор Смит заставил себя забыть об этой истории.
То, что произошло с Джозефом Шварцем, случилось в промежутке между двумя его шагами. Переступая правой ногой через тряпичную куклу, он вдруг почувствовал, как закружилась голова — будто какой-то вихрь поднял его в воздух и вывернул наизнанку. Когда же он поставил ногу на землю, дыхание остановилось — Шварц скорчился и опустился на траву.
Он долго сидел с закрытыми глазами, не решаясь открыть их.
Так и есть! Он сидел на траве, хотя только что шел по бетону.
И куда подевались дома? Ряды приземистых белых домиков с лужайками? Они все исчезли!
И это совсем не лужайка: трава здесь росла буйная, неухоженная, а вокруг были деревья, много деревьев, которые на горизонте были еще гуще.
Больше всего потрясло Шварца то, что листья на деревьях пожелтели и под рукой он тоже чувствовал сухую хрупкость опавшей листвы. Шварц был городской житель, но мог отличить осень от лета.
Осень! Но ведь он шагнул сюда из июньского дня — свежего, буйствующего зеленью. С этой мыслью Шварц машинально взглянул себе на ноги и вскрикнул. Тряпичная кукла, через которую он переступил, — весть из реального мира!
Ох, нет! Кукла распалась надвое в его дрожащих руках — не разорванная, а аккуратно порезанная посередине. Чудеса! Она была разрезана вдоль, почти до конца туловища, и даже старая пряжа, которой она была набита, так и осталась внутри, только торчали ровно обрезанные нитки.
Потом Шварц заметил, что носок его левого ботинка как-то странно блестит, и, не выпуская из рук куклы, задрал ботинок на поднятое колено другой ноги. Рант подошвы как ножом обрезало, но ни один нож и ни один сапожник на свете не могли бы сделать вот так. Невероятно гладкий свежий срез блестел жидким блеском.
Смятение, поднимаясь вдоль позвоночника, наконец достигло мозга, и Шварц застыл от ужаса.
И заговорил сам с собой, чтобы услышать свой голос и хоть на что-то опереться в этом перевернутом мире. Голос был тихий, напряженный и перепуганный.
— Во-первых, я не сумасшедший. Я чувствую себя точно так же, как всегда… Если б я и раньше был сумасшедший, я ведь знал бы об этом? Или нет? — Шварц подавил нахлынувшую было истерию. — Тут что-то другое. Может, это сон? Как определить, сон это или нет? — Он ущипнул себя и почувствовал боль, но остался недоволен. — Может ведь и присниться, будто я чувствую боль. Это не доказательство.
Шварц в отчаянии посмотрел по сторонам. Разве сон может быть таким четким, таким подробным, таким продолжительным? Он где-то читал, что сны длятся в среднем не более пяти секунд и вызываются легкими раздражителями, влияющими на спящего. Кажущаяся продолжительность сна — это иллюзия.
Ничего себе утешение! Шварц отдернул рукав и посмотрел на часы. Секундная стрелка все время двигалась. Если это сон, то пять секунд растянулись до бесконечности. Шварц бессознательно отер со лба холодный пот.
— А может, это амнезия?..
Не ответив себе на вопрос, он медленно закрыл лицо руками.
Может, когда он занес ногу над куклой, его память вылетела из того накатанного, хорошо смазанного желобка, по которому так долго и послушно двигалась? И через три месяца, осенью — а может, через год и три месяца, или десять лет и три месяца — вернулась к нему в этом незнакомом месте? Казалось бы, всего один шаг, и вот на тебе… Где же он тогда был в промежутке и что делал?
— Нет! — вырвалось у него. — Не может этого быть.
На нем была та же рубашка, которую он надел сегодня утром — в тот отрезок времени, что считал сегодняшним утром, — и эта рубашка была свежая.
Шварц вспомнил еще кое о чем, полез в карман пиджака, достал оттуда яблоко и надкусил его. Яблоко было сочное и еще сохранило прохладу — два часа назад Шварц взял его из холодильника. Два часа назад по его отсчету.
И как же быть с тряпичной куклой?
Шварц почувствовал, что сходит с катушек. Нет, это все-таки сон… или он не в своем уме.
Только теперь до него дошло, что время дня тоже сдвинулось. Близился вечер, насколько возможно было судить по удлинившимся теням. Шварца вдруг охватил холод от окружающей его тишины и безлюдия.
