Ознакомительная версия.
Так вот и стал Петруха чекистом. Работа, правда, досталась ему тяжелая, но очень революции нужная. Определили его в расстрельный взвод. Контриков к стенке ставить. Как говорил важный чекистский начальник, товарищ Вальтер, чем больше мы этой мрази, разных там саботажников, бандитов, беляков и попов в землю положим, тем скорее наступит светлое будущее. Насчет попов, правда, Петруха сильно сомневался, но вот в светлое будущее попасть хотелось поскорее. Уж больно красивым и теплым оно ему рисовалось. Сидит он, Петруха, за крепким дубовым столом в справной избе, обязательно с крашеными деревянными полами, чтобы босыми ногами ходить было приятно, в чистой белой рубахе. На столе каравай белый и крынка молока. На окнах занавески. Солнышко светит. Благодать.
Однако дальше додумать мысли о светлом будущем Петрухе никогда не удавалось. Вот и сейчас, когда уже подошел он к филипповской булочной и почуял аромат свежего хлеба, к которому примешивался запах конского навоза, идущий от коновязи, где обычно разгружались сани с мукой, что-то насторожило его. Рука сама потянулась к маузеру, но тревога оказалась ложной. Под коновязью, где всегда было много соломы, что-то шевелилось. "Собака, что ли", – подумал Петруха, но, подойдя ближе, прямо обомлел. В солому пытались зарыться два мальчугана лет по пять, не больше. Как они оказались здесь, чья злая рука выгнала детей на мороз, на верную гибель, разбираться было некогда. Спешил Петруха на службу, но и бросить здесь детишек не мог. Огляделся по сторонам – пусто и на улице, и в переулке. Даже окон светящихся поблизости нет. Стучать в двери – бесполезно. Никто не откроет, не приютит детишек. Что было делать? Подхватил Петруха ребят в охапку и побежал с ними к себе на службу.
Минут через пять Петруха со своей ношей уже был в караулке. Там было тепло и светло. Народ в караулке был простой – солдаты революции. Детишек приняли без сюсюканья, по-деловому. Освободили топчан, накрыли шинелями, чаю вскипятили. Кое-что из еды нашлось. Оставалось придумать только, что делать дальше с найденышами. Отогрелись они довольно скоро и теперь смирно сидели, прижавшись друг к другу, озираясь по сторонам и вздрагивая при каждом резком звуке или движении. Теперь было видно, что они разного возраста. Старший, ширококостный, крупный, с простым русским лицом, назвался Федей. Ни на какие другие вопросы он не отвечал. Младший, Коля, выглядел более утонченно. В его лице было что-то восточное. Он охотно говорил о себе, но понять что-либо из его рассказов было невозможно.
Пришел товарищ Вальтер. Обычно он выводил расстрельные команды на работу. Увидев детей, он сразу понял, в чем дело. Подсел к ним, попытался сам расспросить их, но безуспешно, и ушел поговорить с более высоким начальством о том, куда девать детей. Вскоре он вернулся и сказал, что денек-другой им придется пожить здесь, а потом старшего отвезут в детский дом, а младшего отправят в только что открывшуюся специальную школу ВЧК, где будут учиться дети, родители которых погибли, защищая революцию. Молодая советская республика начинала растить своих янычар – людей без прошлого, которым она заменила собой и отца, и мать. Ей они должны были отплатить в будущем бесконечной преданностью.
Следы Петрухи Марфина на этом теряются. Разное говорили о нем. То ли погиб где-то под Москвой при разгроме очередной банды, то ли был отправлен в Среднюю Азию на борьбу с басмачами, а там и сгинул бесследно. Кто знает? Тем более неизвестно, что сталось с остальными участниками этих событий. Во всяком случае, никому из них не пришло в голову, что под крышей душного караульного помещения на короткое время пересеклись судьбы потомков двух старейших российских фамилий, случайно уцелевших в кипящем котле революции.
Дети же прожили в караулке почти месяц. К ним привыкли, да и они освоились здесь. Так что, когда, наконец, настал час расставания, не обошлось без слез. Взрослые дяди развезли их в разные места, куда указала Партия. Им предстоит стать героями невидимого фронта, патриотами, действующими в интересах своей страны, находящимися почти всегда по разные стороны баррикад. С ними мы еще встретимся, и не раз, в далеком на сегодняшний день будущем.
Серега
Утро было холодным, дождливым и серым, каким ему и полагается быть поздней осенью в Москве. Подстать погоде было и настроение, с которым я шел в школу. К третьему классу у меня сложилось стойкое отношение к школе как к неизбежному злу. Взрослые должны работать, а дети – учиться. Хочешь не хо- чешь – это обязанность, повинность, которую должны нести все и независимо ни от чего. За живыми примерами далеко ходить было не надо. К восьми часам утра наша пятикомнатная коммунальная квартира пустела. В квартире оставалась только одна старенькая бабушка. Ей уже не надо было ни работать, ни учиться.
Добраться до школы ученику младших классов было не так легко, как это может кому-то показаться. Мой путь пролегал через цепочку проходных дворов, которых в послевоенной Москве было предостаточно. За фасадами больших домов, обращенных к улицам и переулкам, прятались маленькие домики и домишки, зачастую с палисадниками и огородиками, дощатыми туалетами, жестяными умывальниками и собачьими будками. Сохранившиеся с незапамятных времен или построенные совсем недавно из чего попало, они были еще более населены, чем наши коммуналки. В них ютилось огромное число москвичей, среди которых, естественно, были и дети, с которыми у нас – детей из больших домов – шла постоянная, необъявленная, но от этого не менее свирепая война. Преимущества в ней были явно не на нашей стороне. Детей в домишках почему-то было больше, чем нас, да и организованы они были лучше, чем мы. Наверное, дело было в том, что мы все же жили менее скученно и оттого были более разобщены. Нас не хватало на то, чтобы идти в школу большой компанией. Вот нас и поколачивали поодиночке. Конечно, до школы можно было добраться другим путем – по улицам и переулкам, где было много спешащих на работу взрослых, и где нам ничто не угрожало, но такой способ решения проблемы всеми нами презирался, считался недостойным. Каждое утро, добравшись, в конце концов, до школы, мы наперебой рассказывали друг другу о своих приключениях по дороге, и это полностью оправдывало риск.
Так вот, утро для наших врагов было временем охоты, а ее предметом были мы, бегущие в школу и несущие с собой нехитрый завтрак, а иногда и мелкие деньги. Охотились они на нас, скорее всего, не от хорошей жизни. Многие из них, как, впрочем, и из нас, остались после войны без отцов. Матери с утра до вечера где-то работали, стараясь прокормить себя и детей, а дети сбивались в стайки и сами начинали искать себе дополнительный паек. Верховодили в этих стайках переростки – ребята, которым война не дала возможности начать учиться вовремя. Отстав от своих сверстников на несколько лет, они выделялись в классах ростом и силой. Им было неуютно садиться за парту рядом с малышней, и они отчаянно прогуливали уроки, поколачивали одноклассников, составляя при этом специфическую школьную элиту. Все это я, конечно, узнал и понял гораздо позже, а в то утро я просто шел в школу, хорошо зная, что меня может ждать по дороге.
Ознакомительная версия.
