Джон Уиндем - Том 1. День триффидов. Кукушки Мидвича

Он много раз менял имя и литературные пристрастия, и результатом всех этих эволюционных «личинок» явилась на свет прекрасная бабочка».

Однако все по порядку. Джон Уиндем Паркс Лукас Бейнон Харрис родился в сельской местности, близ деревушки Ноуль в графстве Уорвикшир, 10 июля 1903 года. Как видим, родители — Джордж Бейнон Харрис и Гертруда Паркс — чем-чем, а именами первого и единственного отпрыска не обделили; и впоследствии, став писателем, тот весьма творчески распорядился этим «активом». Как и детскими воспоминаниями. Юные годы, проведенные в английской провинции, с неизбежностью наложили отпечаток на творчество сначала «Бейнона Харриса и компании», а потом и известного всему читающему миру Джона Уиндема. В его научно-фантастических книгах действие чаще всего развертывается в знакомых английских сельских ландшафтах, а герои исповедуют традиционные британские ценности, без коих не было бы и этой страны. И вообще фантастика Уиндема, как, пожалуй, ни у кого другого, — подчеркнуто британская. Внешне сдержанная, консервативная, окрашенная присущим только жителям Альбиона юмором… Но все это проявится позже. Пока же подросток по имени Джон Бейнон Харрис окончил частную школу в городке Петерсфилд, что в графстве Хэмпшир (час с небольшим езды до Лондона), и занялся поисками работы. Попробовав себя в роли фермера, рекламного агента, адвоката, он быстро охладевал ко всему, за что брался. Исключением стала литература, со временем превратившаяся в единственное дело жизни. Писать будущий Джон Уиндем начал еще в 20-е годы, но только с мая 1931 года смог наконец гордо именовать себя профессионалом. Именно тогда в американском научно-фантастическом журнале «Удивительные истории» вышел первый рассказ дебютанта — «Миры на обмен», подписанный, кстати, еще собственным именем: Джон Бейнон Харрис. Начало было положено, и за предвоенное десятилетие новичок занял прочные позиции в рядах британской научной фантастики (хотя печататься продолжал преимущественно за океаном). К этому раннему периоду творчества Уиндема (он подписывался чаще всего просто — Джон Бейнон) относятся многочисленные повести и рассказы, впоследствии переизданные в сборниках «Скитальцы во времени» (1973), «Спящие Марса» (1973) и «Изгнанники на Эсперусе» (1979); а также два романа, вышедших в Англии отдельными изданиями. Действие первого — «Тайный народец» (1935) — развертывается в подземном «затерянном мире», расположенном где-то в недрах пустыни Сахары; второй — «Планетолет» (1936), в журнальной версии — «Зайцем на Марс», посвящен, как догадался читатель, первой экспедиции на Красную планету. Ничем примечательным ранние произведения Уиндема не отличались, если не считать одной занятной сюжетной детали, которую можно встретить во втором романе (и рассказе-продолжении «Спящие Марса», вышедшем в 1938 году): среди первых марсопроходцев мы встречаем… русских! В довоенной западной фантастике случай, кажется, уникальный. Вообще же литературный старт новичка был заметен на общем фоне, но блестящего будущего не сулил. Известный в ту пору издатель Роберт Ласти вспоминает о Джоне Бейноне Харрисе как о внутренне неуверенном, каком-то неопределенном, праздном аутсайдере — в жизни и литературе. Словом, как о человеке, за будущее которого не поставишь и пенса. Как порой ошибаются в людях даже профессионалы! Судьбу Харриса перевернула война. Он, кстати, предвидел предстоящую схватку с фашизмом и даже предвосхитил ее в одном из рассказов, опубликованных накануне. Рассказ назывался «Аннигилятор Джаджсона», и в нем, с помощью вовремя изобретенной машины времени, асы из люфтваффе Геринга забрасываются куда-то в иную эру, избавляя современный мир от своего присутствия. Однако еще интереснее комментарии автора, опубликованные в том же — октябрьском 1939 года — номере журнала «Поразительные истории»: «Когда я задумывал этот рассказ, — писал Харрис, — мне показалось излишним вводить в него навязший в зубах образ «безумного ученого» — в то время как вполне нормальные ученые с хорошей репутацией очень эффективно подводят мир к саморазрушению прямо на наших глазах». Когда же война достигла британских берегов, молодой писатель, подобно многим коллегам, отправился на фронт. Он служил в армии связистом и принимал участие в знаменитой высадке союзников на побережье Нормандии. Вдоволь насмотревшись крови, смерти и разрушений, будущий Джон Уиндем, видимо, все это хорошенько запомнил, чтобы потом рассказать другим, хотя и в несколько необычной форме. А по окончании боевых действий, мрачно резюмирует тот же Олдисс, «когда плоды победы обернулись пеплом мира, Уиндем вместе с тысячами таких же оказался выброшен на берег — без денег, семьи и профессии и даже без самого элементарного представления о том, чем заняться дальше». Тут он, к счастью, вспомнил о литературе. И оказалось, удивительно вовремя: мир, лежавший в развалинах и еще не успевший прийти в себя от пережитого, срочно нуждался в таких, как «новорожденный» Уиндем и его сверстники и друзья — Хайнлайн, Азимов, Саймак, Брэдбери и все прочие. Миру стала остро необходима фантастика, новая, закаленная войной и быстро последовавшей за нею войной «холодной» (а также постоянно маячившей на горизонте войной окончательной — ядерной), — и среди британской разновидности этой литературы ярко взошла звезда Джона Уиндема. «Именно в этот период, — пишет английский исследователь Джон Клют, — Уиндем стал тем, кто лучше других выразил надежды, страхи и самодовольство англичан». Похожее, помнится, говорилось за полвека до того в отношении Уэллса…

Славу новоиспеченному писателю Джону Уиндему принес его третий по счету роман, впервые подписанный новым псевдонимом, — ныне классический «День триффидов» (1951), выходивший также под названием «Восстание триффидов». Успех книги, прошедшей сначала журнальным сериалом в престижном американском литературном журнале «Колльерс» и немедленно изданной в твердой обложке на родине автора, превзошел все ожидания. Хотя, вспоминал Уиндем, идея романа — как и само магическое слово «триффид», вошедшее в список неологизмов научной фантастики (не ищите в словарях — его там нет), — родились, как водится, в результате случая. Однажды, потягивая шерри в пабе, Уиндем ненароком поймал отрывки разговора, который вели два соседа-садовника, разгоряченные пивом и, главное, «доставшими» их буйно разросшимися сорняками: «Я вчера обнаружил один огромный — прямо в сарае с инструментами. Настоящее чудовище! Помнится, я даже не на шутку струхнул, увидев такое…» После изрядного количества выпитого речь говорившего не отличалась четкостью, да и местный диалект сделал свое дело; короче, вполне тривиальное английское слово «испуган» (terrified) прозвучало как «триффид» (triffid). И… поразило слух случайно оказавшегося рядом писателя — последний как раз обдумывал новый фантастический роман о растениях-убийцах, захвативших Землю! (В романе генезис слова «триффид» выводится также из «three-feet» — «трехногий».) Это к вопросу о положительном влиянии пивных на творческий процесс… Как помнит читатель, Земля стала вотчиной мутировавших растений-хищников в результате космического катаклизма, когда почти все население планеты ослепло. Исключая, разумеется, героев романа — иначе какая ж тут интрига! «Редко встретишь более бесперспективную завязку для написания романа, — отмечает Олдисс, — однако магия не сюжета, а настоящей литературы решает все». Действительно, сила романа — не в живописании глобальной катастрофы и последующей робинзонады горстки выживших (подобное описывали до Уиндема сотни раз, и многие, в том числе соотечественники, — даже более впечатляюще), а в отличной «литературе». То есть в стиле, языке, настроении, ярких визуальных картинах, удачно выбранном темпе повествования, точных психологических портретах и сдержанном оптимизме. Между прочим, вера Уиндема в неограниченную «сопротивляемость» человеческого сообщества ведет родословную от великих предшественников-классиков научной фантастики — Жюля Верна и Герберта Уэллса (если говорить о соотечественниках, то на память приходит еще и Артур Конан Дойл с его «Отравленным поясом»…). «Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит, что-то неладно»… Одной этой открывающей роман фразы, на мой вкус, хватит, чтобы накрепко привязать читателя. Чтобы тот уже не смог оторваться до самой последней: «А потом наступит день, и мы (или наши дети) переправимся через узкие проливы и погоним триффидов, неустанно истребляя их, пока не сотрем последнего из них с лица земли, которую они у нас отняли!» Магией привязывания читателя — без внешних эффектов, без словесной пиротехники — Джон Уиндем безусловно владел. С момента выхода в свет «Дня триффидов» имя писателя уже прочно ассоциировалось в сознании читателей и критиков с темой, наибольшее развитие получившей как раз на Британских островах, — «глобальная катастрофа». Мэри Шелли с ее вторым после знаменитого «Франкенштейна» романом — «Последний человек», «После Лондона» Ричарда Джеффриса, уже упоминавшийся «Отравленный пояс» Артура Конана Дойла; наконец, катастрофичные по духу главные романы Уэллса… Впечатляющий список, в котором достойное место заняли и книги Уиндема. Более традиционные варианты катастрофы — например, вторжение инопланетян — изображены писателем в двух других произведениях. В романе «Кракен пробуждается» (1953; другое название — «Из глубины») космические агрессоры сначала предусмотрительно заселяют океан и растапливают полярные шапки — с целью, надо сказать, предельно прагматической: расчистить себе требуемое «жизненное пространство». А в «Кукушках Мидвича» (1957), также выходивших под названием «Деревня проклятых» (как и экранизация английского режиссера Джеймса Лоузи), инопланетяне «бесконтактно» оплодотворяют всех женщин в ничем не примечательной английской деревне. Правда, на сей раз не имея агрессивных намерений, агрессорами и ксенофобами оказываются сами земляне, уничтожающие родившееся потомство сверхчеловеков… Такая же судьба может постигнуть и других «вундеркиндов» — наделенных даром телепатии мутантов, героев романа «Перерождение» (1955), более известного под названием «Куколки» (или «Хризалиды»). На сей раз действие отнесено далеко в будущее, в классический «пост-атомный» мир на радиоактивном пепелище. В общинах выживших возрождены давние предрассудки против чужих, непохожих, отклоняющихся от нормы: рождающимся время от времени детям-мутантам грозит неизбежная смерть, а «норма» становится все жестче. Говоря об экранизациях произведений Уиндема, следует упомянуть еще о фильме-продолжении — «Дети проклятых» (1963) и вышедшей в том же году киноверсии «Дня триффидов» (1963), а также фильме «Поиск любви» (1971), представляющем экранизацию рассказа «Поиски наугад». Все эти картины, за исключением фильма Лоузи, вышедшего на экраны в 1960 году, большими удачами не назовешь. Обыденный стандарт возведен в своего рода религиозный канон. Почему с переводом этого романа так тянули в застойные годы, объяснять, думаю, не требуется. Главные «романы-катастрофы» Уиндема пришлись по вкусу и массовому читателю, обожающему пощекотать себе нервы картинами чужих страданий, и критикам, увидевшим в них продолжение британской школы «литературной» научной фантастики. При этом соотечественники писателя увидели в его фантастических книгах еще и отражение реальных страхов, окружающих их в жизни: распад и агония Британской империи, первые намеки на экологическую катастрофу и общий тупик, куда все более очевидно заводила людей технологическая цивилизация… Книги Уиндема никогда не становились литературной или «масс-литературной» сенсацией, не завоевывали премий и не вызывали скандал или же культовое поклонение. Но они всегда переиздавались, включались в школьные и университетские курсы литературы — и неизменно присутствовали в списках самых представительных образчиков фантастической литературы XX века.